РУД
>е и творчестве, свободных от алчности и жестокости. Но трагический парадокс этого эксперимента Пьедраиты заключается в том, что реализация сил и качеств таких «новых людей» возможна лишь в обществе соответствующего, качественно нового типа,— а Кинта-дель-Пердидо была лишь островком, затерянным в самой гуще того самого
жестокого и алчного мира, который так ненавидел сам Пьедраита. И утопия не могла не распасться под натиском этого мира...
Конечно, не стоит воспринимать операцию «Пьедраита— Капоте» как некий карающий акт идеологического значения. Да, нельзя не признать, что со временем романтик Бернардо (а он, несмотря на весь свой скептицизм и горький опыт, остается романтиком) становится Робин Гудом наших дней и жертвы свои выбирает отнюдь не среди невинных агнцев. Однако, нанося удар по враждебной его идеалу системе, которая в тот миг воплощена в образе Капоте, он все же остается индивидуалистом. Сочувствуя сандинистам, восхищаясь опытом Кубы, он не способен на совместное деяние, на единение в общей последовательной борьбе. Его вклад в дело уничтожения режима Сомосы — все та же артистичная пикареска, вдохновенная импровизация одинокого актера.
Одиночество — постоянный признак, сопутствующий формированию людей такого типа. На фоне многолюдья, в водовороте которого Бернардо чувствует себя уверенно, и с любящими его женщинами он остается одиноким. Это ощущение усугубляется вечным присутствием тайны, двойной или тройной жизни. Окружающим видна только одна роль, одна маска, а за всем этим скрыты совсем другие черты. Не узнан — значит, не понят. И все же существует некто, к кому Бернардо Пьедраита обращает свою исповедь,— только в отличие от исповеди Альваро де Мендосы Бернардо говорит со своим духовником всю жизнь и при этом ни на что не рассчитывает — ни на отпущение грехов, ни на награду. Это падре Кастель-нуово.
Воспоминания, которые пишет Пьедраита по просьбе своего духовника и друга, и затем их многолетняя переписка — попытки пробить стену одиночества, открыть себя «другому» и в то же время познать себя. Письма Бернардо пестрят описаниями нравов и мест, куда завели его странствия, в них обилие метких наблюдений и красочных подробностей, однако самое главное в них — путешествие в самого себя. Явно или подспудно в этих письмах звучит крик о помощи, когда, сталкиваясь со все новыми и новыми уродливыми сторонами бытия, Бернардо боится окончательно извериться в самом его смысле. И каждый раз падре Кастельнуово старается помочь. Его письма к Бернардо редко приводятся в тексте романа, в основном мы погружены в стихию монолога