Разумеется, от всего этого я через две недели был влюблен по уши. То была первая моя женщина. Я боялся ее потерять. Всякий раз как она смотрела на другого мужчину, я следил за ее лицом, страшась, что вдруг это ее муж возвратился в наш город.
Б наших отношениях большую роль играла чувственность. У Грасиэлы был чуточку гнусавый, с металлическим оттенком голос. Когда что-то ее интересовало, она прикрывала свои глазищи с длиннющими ресницами. Любила петь песни в стиле фламенко, и, когда пела, ее мохнатые глаза глядели насмешливо и задорно. Пела она хорошо, то и дело запрокидывая голову назад, и тогда на ее стройной шее все жилочки трепетали. Я был от нее без ума. А пение как-то отделяло ее. Когда она возбуждалась, от нее исходил кисловатый запах, будораживший мне кровь. Много лет спустя я ощутил снова этот же запах, когда пил зеленый цейлонский чай, ароматизированный цветами.
Я ее обожал. И боялся ее. И все же инстинкт самосохранения был у меня достаточно силен и тогда. Я поставил себе задачу не поддаться полностью. Я прибегнул к помощи «Духовных упражнений», к их дисциплине. Например, я задавал себе как предмет для разл'.ышления такую тему: «Чего стоит бренная и плотская человеческая любовь в сравнении с великими тайнами вселенной и сотворения мира?» Я совершал долгие прогулки по Набережной и, как это принято у последователей Лойолы, упорно добивался сосредоточенности. И неизменно мне удавалось вызвать чувство отчуждения. Задача эта была не так уж трудна для человека, который мысленно не раз переживал ощущение адского пламени и вбиваемых в ладони гвоздей.
Так я ухитрялся по нескольку дней оставаться безразличным к ее чарам. Иногда и неделю проводил, не видя ее. Ссылался на то, что много работаю. Делал я это, чтобы умерить силу ее волшебства, но вскоре заметил, что лишь привлекаю ее к себе, раззадориваю ее любопытство. Постепенно я научился удерживать чаши весов в равновесии. То был мой первый любовный поединок. Тут все годилось. И порой чаша весов перетягивала в мою пользу. Грасиэла начала интересоваться моей жизнью, моими рассказами.
Иногда часами слушала, полуприкрыв глаза, повесть о моем детстве, о моих переживаниях в колледже Святого Семейства, в Назарете. Однажды она сказала, что завидует моему таланту рассказчика,— мол, все, о чем я говорю, предстает как живое.
Почувствовав себя уверенней, я стал замечать в ней другие достоинства. Она была добра к детям и особенно к животным. Однажды, когда мы шли через площадь Индепенденсия на какую-то пьесу в Национальной комедии, мы наткнулись на шелудивую собачонку, скулившую от холода у какого-то подъезда. Грасиэла ее схватила, засунула под полу пальто и заставила меня взять такси, чтобы отвезти ее в приют «Сан-Франсиско-де-Асис». Когда мы опять сели в такси, она принялась безутешно рыдать на моем плече. Я набрался от нее блох и надолго пропах псиной.