Так лежал я, готовясь отойти в бездны вечного забвения, лежал с закрытыми глазами, ибо высоко стоявшее солнце не давало мне их даже приоткрыть, как вдруг сквозь веки я ощутил справа от себя возникшую откуда-то тень и, приоткрыв глаза, разглядел против света фигуру человека; увидел только его огромные размеры, лица же разглядеть не мог в глубокой тени на фоне яркого солнца, лучи которого светились вокруг его головы вроде нимба.
Заметив, что я открыл глаза, он сел рядом, и тут я отчетливо увидел, что это негр-великан; он спросил меня, понимаю ли я по-испански, и, когда я кивнул утвердительно, сказал, что от души жалеет меня, ведь я пострадал за свои добрые чувства, возмутившиеся издевательством над испанцем, а он, негр, прячась в зарослях, все это видел; его самого стошнило от отвращения, когда пленника заставили выпить экскременты Тернера, а потом он сильно опечалился, видя, как жестоко эти негодяи обошлись со мною, как они отрезали мне язык, как привязали к шестам, дабы оставить на
верную гибель; однако он не сразу пришел мне на помощь, ибо выжидал, пока судно с пиратами не скроется из глаз; только тогда он хорошо наостренным ножом перерезал мои путы. Освободив меня от них, он помог мне встать на ноги, а у меня-то и колени подгибались, и весь я дрожал, как ртутью отравленный; негр, однако, был очень силен и ростом намного выше меня, он взял меня на руки, и, когда положил на спину, я снова потерял сознание.
Очнулся я в каком-то темном и прохладном месте и, пощупав возле себя руками, догадался, что лежу на циновке, как будто камышовой. Когда же глаза мои освоились с темнотою, я увидел, что нахожусь в небольшой пещере, в полу которой есть отверстие, откуда до меня доносился шум моря и исходил освежающий ветерок; наверху также было отверстие, служившее, видимо, входом,— вскорости в нем появился тот самый негр с кувшином, он принес мне в нем кокосовое молоко, которое я выпил с жадностью; и хотя каждый глоток обжигал огнем, так как рана во рту была еще открыта, питье было мне спасеньем, я чувствовал, что ко мне возвращаются и силы и жизнь.
Дней шестьдесят пролежал я в этом месте, в этой темной пещерке, дно которой негр искусно выложил мягкими травами; он их истолок, растрепал и размял так, что они стали пышнее шерсти,— получилось мягкое ложе, без единого комка,— а сверху покрыл его циновкой из пальмовых листьев.
Каждый день я на несколько шагов выползал из пещерки на четвереньках, чтобы не задеть головою за кровлю, и еще приползал к отверстию в полу за малой нуждой, а о большой мне тогда тревожиться не приходилось, ибо недели две я питался одним кокосовым молоком, ничего иного в рот не мог взять. Но когда рана затянулась и в слюне уже перестала появляться кровь, я начал посасывать питательные супы из рыбы, черепах и моллюсков, которые превосходно готовил Памбеле. Так звался мой спаситель; было, правда, у него христианское имя Педро, но он предпочитал, чтобы его звали Памбеле, ибо то было имя его отца и деда, которые были вождями африканского племени, и Памбеле чтил звание вождя куда больше, нежели звание раба христиан. И когда настал день святых Петра и Павла,