Шли годы. Прошло двадцать пять лет. Настал период, когда я занялся отнюдь не праведными хлопотами... Короче, однажды, готовя аферу в области симонии, я находился в Севилье — мне надо было разыскать в Архиве Индий данные о некоторых испанских богословах, живших в Колумбии. Там мне попалось сочиненьице лиценциата-доминиканца, отпечатанное в Королевской Аудиенсии в Санта-Фе-де-Богото в 1608 году. За двадцать лет до того автор изучат в Сч-ламанке каноническое право, и, пустившись в моральные рассуждения на предмет различных способностей телесных и духовных, он на превосходной латыни вспоминал как пример своего сокурсника, уроженца Палоса, происходившего из скромного рода моряков и благодаря блестящим способностям занимавшего среди их товарищей первое место в богословских науках. Упоминаемый им эрудит, некий «Гиеронимус», кроме того приобрел ради своего удовольствия изрядные познания в мореплавании и астрономии и обладал
редким даром мгновенно копировать любые рисунки и географические карты, к которым у него была страсть коллекционера. И как весьма необычную черту автор упоминает еще, что Гиеронимус часы своих монастырских досугов употреблял ad conficiendas pupas, quarum nonnullae maxime placuerunt puellis domus regiae (на изготовление кукол, из коих многие чрезвычайно нравились девицам королевского дома).
Я тотчас подумал, что, возможно, исповедник Альваро в обители Санто Доминго в Ла-Абане был лицом реальным. И в самом делвгТиеронимус, студент, учившийся у доминиканцев в Саламанке, прекрасно накладывался на моего Херонимо Кукольника. Таким образом, «Исповедь» оказалась бы историческим документом, правдивым свидетельством эпохи.
Я записал все данные, решив исследовать проблему, когда покончу с «делом», которым занимался. Меня всегда интересовали загадки прошлого, а этот случай сулил особые удовольствия. Не удастся ли мне узнать какие-либо реальные обстоятельства жизни двух этих человек, которые так меня поразили двадцать пять лет назад? Быть может, я добуду сведения о подлинных исторических событиях, из которых я с помощью своего воображения извлек радиосериал в тридцать глав.
Открытие реального существования фрая Херонимо Кукольника, о котором и не подозревал Хуан Анхель Поло, не только льстило моему тщеславию, но также сулило приятную перспективу высмеять эрудита, который с самого начала вызвал во мне антипатию своим педантичным, академическим тоном; мало того, что его ханжеская неприязнь к личности дона Альваро, чьей жестокости и нечестивости он ужасается, рисовала мне образ классического ученого остолопа, он к тому же был бесстыжим франкистом: в самом раболепном, безудержно льстивом тоне он посвящает свое сочинение Генералиссимусу, спасителю христианской Испании и прочее.