Хватит отступлений.
Мои похождения в облике археолога, либо мар-шана, либо контрабандиста привели меня недавно в местечко вблизи Чичен-Ицы на Юкатане. Мы летели на небольшой высоте на авиетке «пайпер», и вдруг единственный наш мотор — таки единственный! — заглох. Ты знаешь, как мне чертовски не везет с самолетами. Так было всю жизнь. И вообрази, что я почувствовал, когда пилот приказал надеть пояс — нам не оставалось ничего иного, как сесть на деревья юкатанской сельвы. Он объяснил, что спланировать на открытое место нам не удастся, а до ближайшего аэродрома около тридцати километров. В подобном случае лучше всего посадить машину на верхушки деревьев. «Проклятье Богу!» — только и сказал я в ответ за что пилот-мексиканец немедленно меня упрекнул, осеняя себя крестным знамением, как то было уместно в столь драматических обстоятельствах.
Глядя на его касающийся лба указательный палец и на движения творящей крестное знамение руки, я почувствовал, что кровь стынет в моих жилах. Я готов был последовать его примеру. Прямо испытывал необходимость это сделать. И в этот момент, в какую-то бесконечно малую долю секунды, я, как Ньютон с его яблоком, понял то, чего не мог понять за все мои тридцать лет. Понял, что вопреки разуму, который это отрицает, я еще ношу глубоко в недрах души страх перед Богом, внушенный мне в детстве. Во всяком случае, постыдное первоначальное раскаяние, уже поднесенный ко лбу палец были протестом против моего внезапно струсившего разума; но затем я вполне сознательно и с бешенством проклял Бога и Святую деву и от этого еще больше взбесился, ибо мое богохульство было подтверждением разлада между моей душой и мозгом.
К счастью, мотор вновь заработал, и ничего не произошло, но с того дня я убедился, что никогда не переставал верить в Бога. Одно дело — мои убеждения, другое — мои реакции, мое поведение. Я знаю, что рационализма у меня с избытком. Я понимаю и поддерживаю научный — а не только устанавливающий справедливость — характер борьбы, которую ведут коммунисты во всем мире. Я убежден, что Маркс — это наука, что Ленин — это наука.
Как ты легко можешь себе представить, все эти размышления снова возвратили меня к моей давней теме, к педагогике; к мысли о том, как сильно нуждаются дети этих народов в воспитании, которое было бы по-настоящему основано на истине и навсегда вошло не только в извилины их мозга, но и в недра их души; туда, куда иезуиты — имея, конечно, четырехвековой опыт — заложили мне навеки страх перед Богом на небесах (по крайней мере, на тех высотах, сверзясь откуда не выживешь).