Я смотрю на её бледное лицо. Губы в глубоких рваных трещинах. Кровь сочится.
– Ребёнок… тоже в норме, док? – решаюсь спросить я.
– Полное раскрытие, безводный период минимум три часа, преждевременная отслойка плаценты, остановка родовой деятельности… – Он смотрит прямо. – Не хочу давать утешительных прогнозов. Ребёнок страдает от гипоксии.
– Почему мы не едем в клинику, док? – рычу я.
– Я не могу транспортировать её в таком состоянии без бригады, – он разводит руками, – я не Бог. Не могу рисковать так сильно.
– Это здесь, скорее, – слышу голос Шамицкого.
Напряжение в комнате немного спадает с приездом медиков. Один акушер хорошо, а куча профессионалов ещё лучше.
– Кому-то придётся сесть за руль моей машины, – говорит Касьянов. – Я буду следить за состоянием Севиндж и плода. В карете есть то, что необходимо.
– Я могу поехать с вами? – прошу я.
– Нет, места мало. И ещё меньше – времени.
***
Экстренная операция на удивление не длится долго. Я внимательно смотрю на датчики и глажу лицо жены. За ширмой у её живота едва ли не целый консилиум. Я благодарен, что они делают всё возможное, чтобы спасти моего сына.
– Три пятьсот двадцать, – говорит медсестра. – Пятьдесят три сантиметра. Время рождения 13.45, 14 ноября. 3 и 4 по шкале Апгар. Отправляем к неонатологу под наблюдение.
– Поздравляю, – говорит Герман Олегович. – У вас сын. Всё будет нормально. Крепенький.
Медсестра показывает мне мельком свёрток с ребёнком синюшного цвета. Меня пробирает дрожь.
– Это из-за острой гипоксии. Дыхание слабое. Но всё будет хорошо. Учитывая ситуацию, показатели вполне недурные.
– Он не плачет, – говорю врачу. – Это нормально?
– Рефлексы пока не ярко выражены. Из-за кислородного голодания. Главное, он жив. И относительно здоров. Всё остальное пройдёт со временем.
Его уносят в детское отделение, и я снова концентрирую внимание на Севиндж. Вернись ко мне, – умоляю я, пока врачи чистят её и штопают.
– Рубец на матке не является противопоказанием к беременности и естественным родам в будущем, – внезапно говорит акушер.
Смотрю на него, как на идиота. Вряд ли я посмею просить её снова пройти через это.
Хотя…
Я смотрю на её лицо. Если она захочет, я не посмею ей отказать.
Она.
Я открываю глаза и тут же снова их закрываю. Меня ослепляет яркий белый свет. Так и лежу. Тихо. Молча. Привыкаю.
Я не понимаю, где нахожусь. И не помню, что случилось. Не хочу вспоминать. Хочу оставаться в блаженном неведении.
Вокруг столько разных звуков, что это сводит меня с ума.
Я слышу монотонный писк, слышу, как постукивают об оконное стекло жалюзи, слышу скрип ручки по бумаге, слышу стук пальцев по клавиатуре, слышу приглушённые шаги где-то за стеной.