– Нельзя ей в лесу жить, Тихон, – вздыхает Витюша. – Ты целыми днями по горам блуждаешь.
– Не дави, – рыкаю. – Без тебя тошно. Одно воспоминание о твоём приезде чего стоит.
– Знал бы, всё по-другому могло сложиться. Но ты ж молчишь, и связи нет.
– Да, – вздыхаю. – Замок нужно покрепче, на первое время хватит. А там – защищаться обучу. Глядишь, и лето наступит.
– Куда такую хрупкую – и защищаться? – удивляется друг. – Она же совсем малышка. Если только ружьё.
– Скажешь тоже – ружьё! – усмехаюсь. – Подумаю на досуге. Непутёвая она, Витюша. Все беды притягиваются, как магнитом. И в лесу не спрячешь, и в городе – покоя не будет.
– Ну ничего, в Москве попроще будет. – успокаивает. – Возможности есть.
– Не знаю, – вздыхаю, – жизнь покажет.
Я так далеко не смотрю. Отвык. После войны как? Проснулся – надо жить. Сегодня. А завтра – неизвестно, наступит ли утро, взойдёт ли солнце?
Бросаю взгляд на девчоночку. Обнимает лохматую шею Полкана и хохочет. Вдруг на меня смотрит. Внимательно. Серьёзно. Улыбается неуверенно. И я оттаиваю. Посылаю ей улыбку в ответ. Дожить бы до лета.
Она.
Я счастлива. Я парю. Возношусь над телом и ныряю обратно.
Впервые чувствую себя желанной. Под пылкими взглядами Тихона я распаляюсь. А он и рад, и глаз с меня не сводит.
Касается, будто не нарочно. То руку погладит, то лицо, то волосы, то бедро. Целует своими быстрыми пламенными поцелуями. И я таю. Превращаюсь в желе.
Вспоминается, как страшный сон, вся моя жизнь, что была до этого леса. Здесь я очнулась и стала жить. Здесь моё сердце начало впервые биться. До этого дома я блуждала в тумане в поисках дороги.
Три дня – а словно вся жизнь.
Мужчины вспоминают молодость и много смеются. Мясо едят. А я кладу голову на ладони и слушаю.
– А вы, хозяюшка, почему шашлык не едите? – спрашивает Виктор.
Смотрит внимательно. Я стараюсь виду не подать, как меня пугает его близость. Бог велел прощать. Тем более, что он болен. Тем более, что не случилось ничего. Тихон прав. Держать зло на человека не в себе – всё равно, что злиться на ребёнка.
– В моей семье свинину не ели, – ухожу от темы.
– А почему, если не секрет? – не успокаивается тот.
– Я воспитывалась в мусульманской семье, – отвечаю. Смотрю открыто. Мне нечего скрывать. – Когда с рождения запрещено, ничего другого и не знаешь.
– Вот те на! – присвистывает. – Так вы тоже из этих?
Бросаю взгляд на Тихона. Он смотрит прямо перед собой и будто не дышит.
– Нет, меня не обращали ни в какую религию. Я верю в единого Бога, что над всеми нами властен. Этой веры не объемлет ни одно учение.