Ахмет освобождает мой рот и запирает в бане. Я ухожу подальше от двери, в самую дальнюю комнатушку. Забираюсь на полку за печь и сжимаюсь от страха. Скручиваюсь калачиком и лежу. Я громко рыдаю. От ужаса. От дикого страха. Потому что слышу выстрел. Сначала один. Потом ещё несколько. Я боюсь за Тихона. Я молюсь за его жизнь и о его здоровье.
Слышу, как дверь открывается. Осторожно выглядываю и тут же несусь со всех ног. Тихон спас меня. Спас нас! Я не могу остановить поток бессвязных рыданий. И просто падаю на его грудь. Мужчина коротко успокаивает меня и осматривает. И лишь после этого протяжно выдыхает. Словно и не дышал вовсе всё это время.
Он помогает мне дойти до дома. Сажает на кровать, но я тут же падаю на подушки и начинаю горько плакать.
– Не реви, – бросает он глухо. – Всё будет хорошо. С тобой всё будет хорошо.
Я не могу не реветь. Во дворе нашего дома лежат тела браконьеров. А Тихон ведёт себя подозрительно отстранённо.
Побудь со мной, – хочу его попросить, но не решаюсь. Мне нужен Тихон. Я хочу снова почувствовать себя в безопасности. В его руках.
***
Слышу возню возле двери. Отвлекаюсь от своего занятия – я рыдала в подушку уже несколько часов. А Тихон ни разу не заходил в дом.
Смотрю на дверь. Она медленно отворяется. В дом входит незнакомый человек. Он выглядит старым. Лет шестидесяти. Но слишком худой. Я застываю, глядя на его усталое, вытянутое лицо. Он усмехается, оглядывая меня.
– Ну здравствуй, дочка, – протягивает мне.
Только сейчас я замечаю, что у меня его глаза. Цвет, форма, размер.
Овал лица. Цвет волос.
Худощавое телосложение.
Невысокий рост.
Всё во мне от этого человека.
От мужчины со злой усмешкой на прицеле ружья Тихона.
От пугающего меня незнакомца.
Качаю головой отрицательно. Этого не может быть! Так не бывает! Перевожу взгляд на Тихона. В надежде, что он засмеётся и развеет мои сомнения. Вот только… Тихон не смеётся. Смотрит внимательно. Сравнивает меня с этим человеком. Поджимает губы.
– Поболтаем немного, Рогоз, – говорит он мужчине.
– Чего ж не поболтать, – довольно кивает тот. – Ты, служивый, смотрю, с дочкой моей тесно познакомился? Красавица выросла. Мать бы порадовалась.
Тихон замирает. И я тоже.
– Надька берегла её, как зеницу ока. Всю плешь мне проела, когда я их в зону вооружённых конфликтов привёз. Радость свою боялась потерять, – он смеётся. – Севиндж. Так звали прабабку Надежды. Та после великой отечественной войны из Баку с русским пареньком в Москву сбежала. И Надька нашу дочь так же назвала. Верила, что имя удачу приносит. Больно хорошо прабабка жила. Назвала и всё приговаривала, что её лучик света, счастья и радости и нам удачу принесёт. Любила она тебя.