— Соседи больше не возмущаются? — спрашиваю я не поворачиваясь.
— У меня нет соседей снизу, — просвещает меня Дальский и я чувствую прикосновение к плечу, скользящим движением спускающееся до запястья. Он берёт меня за руку. — Они не живут в России.
— Тогда зачем им эта квартира?
— Ты уверена, что хочешь поговорить именно об этом? — с тихим смешком он увлекает меня к кухонному острову, освобождённому от цветов.
— Всё остальное напрочь исчезло из сознания, — признаюсь я под его смех.
— Это тебе. — Дальский протягивает мне обычный конверт без опознавательных знаков.
— Знаешь, я начинаю тебя боятся, — честно заявляю я и, спрятав руки за спину, делаю шаг назад.
Почти в вазу, но на этот раз обходится.
— Чего? — он демонстративно осматривает конверт со всех сторон. — Сложенного листа бумаги? Брось, Оль, это же не украшения, и даже не ключи.
— Уверена, что всё гораздо хуже, — качая головой я продолжаю пятиться, периодически посматривая назад.
— С каких пор ты стала трусихой?
— С тех пор, как ты ушёл в отпуск. Напрягает, знаешь ли.
Дальский продолжает надвигаться на меня медленно, но неотвратимо, а я не могу определиться с тем, что чувствую. И по всему выходит, что трусихой я так и не становлюсь, зато испытанные в лифте эмоции возвращаются, умноженные на три.
Неудивительно, ведь такому Дальскому я отдалась бы и на рабочем столе. Как хорошо, что о таких его способностях я узнала гораздо позже увольнения!
— Оля.
— М-м? — уперевшись спиной в стену, я инстинктивно хватаюсь за ручку и открываю дверь, едва не проваливаясь спиной вперёд.
Но Дальский как всегда вовремя. Подхватывает, не позволяя упасть и делает шаг вместе со мной. Смятый конверт плавно опускается на пол, как памятник моей неустойчивости. Неустойчивости во всех смыслах.
— Нет, — отзываюсь я, глядя в его глаза.
— Попалась, — отказывает он даже в шансе на спасение.
Потому что мы — в его спальне и здесь царят его законы. Его, но… я первая тянусь к пуговицам его рубашки. Слишком долго, и Дальский рывком снимает её через голову. Одна ночь! Столько я не чувствовала его рук на своём теле, а ощущение, словно я год на голодном сексуальном пайке.
Где-то теряется мой топ, но я уже не помню, что он на мне был. Ещё три шага назад и Дальский роняет меня на кровать. И может, я бы притормозила, если бы, как в романах, ощутила прохладную гладкость простыней. Но какие, к чёрту, простыни! Кому они нужны, когда кожа горит нестерпимым зудом, вылечить который может только он.
Мой личный айсберг.
И Дальский оправдывает звание, губами, руками и языком избавляя меня от желания тереться об него всем телом. Разжигая внутри то, от чего нет спасения.