.
С этой точки зрения, когда Фрейд говорил о "женской стороне своей натуры", он мог с тем же успехом говорить от силы своего эго, нежели от его слабости, с позиции своей моно-маниакальной решимости (single-minded determination), спроектировать собственное бессмертие. Общеизвестно, что сексуальные отношения между Фрейдом и его женой прекратились примерно в возрасте сорока одного года, и, насколько нам известно, он был строго моногамен. Такое поведение полностью соответствовало его проекту causa sui: нарциссическая самодостаточность, которая отрицает зависимость от женского тела и от видовой роли, а также контроль и утаивание силы и значения своей индивидуальности. Как указывает Роазен, по словам самого Фрейда, он видел своего героя таким:
... человек, чья сексуальная потребность и активность были полностью сведены на нет, как если бы высшее стремление подняло его над общей животной потребностью человечества [55].
Очевидно, Фрейд вложил всю свою страсть в психоаналитическое движение и собственное бессмертие. Они были его "высшим стремлением", которое вполне обоснованно могло включать в себя духовную гомосексуальность, не представляющую угрозы в качестве "животной потребности".
Концептуальная амбивалентность Causa Sui
До сих пор мы говорили об эмоциональной амбивалентности, но в этом есть и концептуальная сторона вопроса. Одно дело смотреть правде в глаза и признавать эмоциональную реакцию на переживание угасания; и совсем другое - оправдывать это угасание. Фрейд мог признать зависимость и беспомощность, но как придать своей смерти какое-либо значение? Он должен был либо обосновать это в рамках своего проекта causa sui, психоаналитического движения, либо в некоторой степени, за пределами этого проекта. Вот в чем состоит амбивалентность causa sui на концептуальном уровне: как можно доверять любым значениям, которые не созданы человеком? Это единственные значения, которые мы знаем наверняка; природа кажется безразличной, даже злобно антагонистичной человеческим смыслам; и мы боремся, пытаясь привнести в мир наши собственные, надежные смыслы. Но человеческие смыслы хрупки, эфемерны: они постоянно дискредитируются историческими событиями и стихийными бедствиями. Один Гитлер может уничтожить столетия научного и религиозного опыта; одно землетрясение может миллион раз свести на нет значение персональной жизни. Человечество отреагировало, пытаясь обеспечить свои смыслы извне. Все усилия человека кажутся совершенно ненадежными без обращения к чему-то высшему для их оправдания, к некой концептуальной поддержке жизненного смысла из какого-то трансцендентального измерения. Поскольку эта вера должна поглотить основной ужас человека, она не может быть просто абстрактной, а должна корениться в эмоциях, во внутреннем чувстве, что человек уверен в чем-то более прочном, большем и важном, чем его собственные силы и жизнь. Это, как если бы кто-то сказал: «Пульс моей жизни гаснет, я исчезаю в забвении, но "Бог" (или "Оно") остаётся, даже становится более великим благодаря с моей живой жертве, и с помощью неё». По крайней мере, это чувство веры является наиболее эффективным для человека.