. Зильбург, в своей проницательной оценке Фрейда и религии, подвел итог этим замечаниям:
С тех пор, как человек начал своё так называемое "покорение природы", он пытается вообразить себя завоевателем вселенной. Чтобы убедить себя в мастерстве завоевателя, он присвоил себе трофей (природу, вселенную). Он должен был почувствовать, что Создатель трофея был уничтожен, иначе его собственный воображаемый суверенитет над вселенной окажется под угрозой. Именно эта тенденция отражается в нежелании Фрейда принять религиозную веру в её истинном значении... Поэтому неудивительно обнаружить, что в области человеческой психологии индивид, каким бы великим он ни был - подобный Фрейду - постоянно имел перед собой ви́дение человека, который всегда несчастен, беспомощен, встревожен, горек, испуганно смотрящий в ничто и отворачивающийся от "так называемого потомства" в преждевременном... отвращении [58].
Зильбург говорит, что Фрейд был вынужден занять стойкую, почти солипсическую интеллектуальную позицию из-за «его необходимости избавиться от любого подозрения в интеллектуальной зависимости от других или духовной зависимости от личного Бога» [59]. Ложь causa sui становится особенно нагнетаемой из-за того, что человек не хочет или не может признавать; тогда сама истина, с помощью которой человек пытается бросить вызов природе, страдает.
Юнг, который согласился бы с Зильбургом, предлагает то, что мне кажется самым кратким и наиболее подходящим изложением характерологической жизненной проблемы Фрейда:
Фрейд никогда не задавался вопросом, почему он был вынужден постоянно говорить о сексе, почему эта идея так овладела им. Он по-прежнему не осознавал, что его «монотонность толкования» выражало бегство от самого себя или от той другой его стороны, которую, пожалуй, можно назвать мистической. До тех пор, пока он отказывался признать эту сторону, он никогда не мог примириться с самим собой...
С этой односторонностью Фрейда ничего нельзя было поделать. Возможно, какой-то его собственный внутренний опыт мог бы открыть ему глаза... Он оставался жертвой одного аспекта, который он был в состоянии распознать, и по этой причине я вижу его как трагическую фигуру; ибо он был великим человеком, и, более того, человеком в тисках своего даймона>38 [60].
Что на самом деле значит быть трагической фигурой, прочно удерживаемой в руках своего даймона? Это означает располагать великим талантом, неустанно стремиться к выражению этого таланта, через непоколебимое утверждение проекта causa sui, единственному, что дает этому таланту рождение и форму. Человек поглощен тем, что он должен сделать, для выражения своего дара. Страсть его характера становится неотделимой от его догмы. Юнг прекрасно выражает ту же мысль, когда приходит к выводу, что Фрейд «должно быть, сам был настолько глубоко поражён силой Эроса, что фактически желал возвести это в догму ... подобно религиозному нумену