— Красивое, — кукла улыбалась слишком мило и открыто, вызывая еще больше ревностной зависти.
Ничего не ответив, Феликса вернулась к любованию школой, только та больше не вызывала восторга. Вернее, он был уже не тем. Не тот.
— Можно я постою с тобой? Те мальчишки обзывают меня куклой.
Феликса поджала губы. Она ведь и сама про себя так ее назвала, и все же кивнула.
Пусть стоит.
Мечтая поскорее оказаться внутри и избавиться от общества слишком-красивой-Мими, она рассматривала башни.
Две… четыре… восемь. Восемь башен! Как… здорово! В них ведь можно жить? Наверняка можно. Иначе зачем они? Как же там, внутри, наверное, красиво!
Дрожь предвкушения сотрясала тело, нетерпение переливалось через край.
Хочу увидеть! Хочу-хочу-хочу!
И снова тонкий голос развеял весь восторг.
— Я из Сандерленда, а ты? — голос полон надежды на продолжение общения, словно все ее отталкивают, и никто не желает разговаривать.
Феликса смотрит на Мими искоса, исподлобья. Почему для разговора она выбрала ее? Вокруг полно девчонок, подойди к любой, Мими. Подойди и заведи милую беседу. Но она продолжает смотреть огромными голубыми глазами с густыми-густыми черными ресницами.
Что-то заставляет ответить. Сухо, как смогла.
— Из Старсбрука.
Услышав ответ, Мими засияла. Как солнышко. Лицо засветилось надеждой, что она, возможно, станет ее подружкой. Будут сидеть за одним столом на занятиях, на завтраке, обеде и ужине. Болтать перед сном и делиться секретами.
Всю эту гамму Феликса увидела в распахнутых глазах.
Зря, наверно, отреагировала остро. Может, не такой плохой вариант подружиться здесь с кем-то до того, как все начнут собираться в кучки, создавать свои группы общения.
— Здорово! — Мими задохнулась от восторга. — Мы тоже хотели переехать поближе к Лондону, но у отца не сложилось с работой и…
И зачем ты все это слушаешь, Феликса? Неужели интересно? Нет. Совершенно безразлично. Но она продолжает слушать, и не перебивает, потому что Мими важно высказаться. Она хочет хоть с кем-то поговорить. И, когда поток слов иссякает, половина ее болтовни пропущена мимо ушей, она спрашивает:
— А твоя семья?
— Что?
Недоумение скрыть не удается, потому что смысл ее длинной сбивчивой речи Феликса не уловила.
— Ну… твои родители… кто они? — сконфуженное пояснение добавляет ясности лишь настолько, чтобы почувствовать укол.
В кукольных голубых глазах море надежды и ожидания. Чистого, незамутненного. Искреннего. А вместо ответа на самый ненавистный вопрос просыпается одно желание — сменить тему. Так, чтобы это осталось незамеченным.
— Кто тебя обзывал? Они?