…В Европе, за весьма малым исключением, большинство даже великих композиторов страдали от дурного обращения с ними и, как Моцарт, умирали рано и в нищете… общество за композитором человека не видело или не хотело видеть.
С Глинкой совсем другое было: он сам был из так называемого порядочного общества, был приятель Жуковского, Пушкина и по развитию принадлежал скорее к высшему кругу.
Это уже ясно указывает на низкий уровень общественного воспитания; я говорю о воспитании действительном, а не внешнем, которое учит — когда и где какие перчатки надеваются, сколько кому платится визитов и каким особам улыбаться подобает; обойтись же по-человечески с лицом, которого вы не боитесь или в котором вы не нуждаетесь, у нас умеют весьма немногие даже в ученой и развитой среде.
В нашем обществе нужно уметь казаться, импонировать; ни того, ни другого у Глинки не было и следа.
Если взять все это в соображение, то легко понять, сколько грубых и незаслуженных оскорблений должна была выстрадать эта добродушнейшая и впечатлительная натура, которой только и оставалось, что сжиматься как мимозе… от всякого грубого прикосновения…
Глинка и правда, как мимоза, съеживался от каждого грубого прикосновения. Он переезжал из города в город, не находя себе места. Петербург… Варшава… Париж… Петербург… Берлин… С 1849 года он мало сочинял.
Летом 1851 года, живя в Варшаве, Глинка узнал о смерти матери в Новоспасском. На другой день на нервной почве у него отнялась рука. Больше он в Новоспасском не был — не мог, слишком больно было ехать туда, когда там уже не было матери. Управлять имениями он поручил Л. И. Шестаковой и ее мужу. Сестра приехала к нему в Варшаву.
Ее внимательная дружба несказанно утешила меня. Я несколько ожил духом.
Приезжая в Петербург, Глинка поселялся вместе с сестрой. В его доме на музыкальные вечера и дружеские беседы собирались музыканты, артисты, композиторы. В 1852 году Глинка продиктовал А. Н. Серову свои «Заметки об инструментовке», в которых и теперь композиторы находят полезные наблюдения и советы.
Муза моя молчит, отчасти полагаю оттого, что я очень переменился, стал серьезнее и покойнее, весьма редко бываю в восторженном состоянии, сверх того мало-помалу у меня развилось критическое воззрение на цскусвтво и теперь я, кроме классической музыки, никакой другой без скуки слушать не могу. По этому последнему обстоятельству, ежели я строг к другим, то еще строже к самому себе.
М. И. Глинка — Н. В. Кукольнику
Что же мне делать, если, сравнивая себя с гениальными maestro, я увлекаюсь ими до такой степени, что мне по убеждению не можется и не хочется писать?