Мать Никиты умерла неожиданно. Вошла в горницу со двора, села на скамью, сказала, что сердце болит, и повалилась на бок. Никита в это время был на службе, пришлось за ним дворовую девку посылать. Похоронив свекровь, стала Елизавета полноправной хозяйкой в мамонтовском доме. Сначала для порядка на прислугу покрикивала, а затем и на молодого мужа перешла. У всех, говорит, дома светлые просторные, а у нас конура собачья. Другие мужья денег много зарабатывают, а мы с хлеба на квас перебиваемся. Это она, конечно, зря так сказала – с едой проблем в семье не было, если, конечно, лишнего не покупать: вин всяких-разных заморских или иноземных фруктов в сахаре. А яблок и крыжовника и в своём саду завались. Но главное – скучно было молодой женщине каждый день дома сидеть. Одна радость – в воскресенье или в престольный праздник нарядиться да в церковь пройтись или к батюшке в гости.
– Что мы дома сидим всё время? – долбила она мужа. – Съездили бы куда-нибудь, прогулялись. Вон Степановы из Кривого переулка на всё лето в деревню уезжают.
– У нас нет деревни, – оправдывался муж. – Вот повысят меня в старшие подьячие может быть тогда для кормления и выделят деревеньку от Приказа.
– Не дождусь я, наверное, когда тебя повысят. Помру раньше.
– Что ты говоришь такое. Помру… Бога побойся. Вон у нас на прошлой неделе Дмитрия в Оружейный приказ перевели. Там и денежное и хлебное жалование больше нашего. К тому же от государевых подрядов кое-что перепадает.
– Да тебя хоть в Оружейный, хоть в какой другой приказ переводи – никакого толку не будет. Ты же у нас безотказный. Работу за всех делаешь, а как прибыток делить, так тебя и обходят.
– А что же мне с ними драться прикажешь?
– Почему драться. Пойди к дьяку, объясни, что так мол и так – работаю много, а получают другие.
– А то дьяк не знает, кто сколько работает.
– Ну и пусть знает, а ты ему ещё напомни. Язык-то не отсохнет.
– Да он меня и слушать не будет.
– Дьяк не будет, ты к самому боярину пойди, ему покланяйся. Башка-то, небось, тоже не отвалится.
В конце концов такие разговоры надоедали Никите, он начинал кричать, что она дура-баба ничего не понимает в приказных порядках, и нечего ей со своими глупыми советами к нему приставать. Грозился даже побить её, замахивался кулаком. Но дочка начинала плакать, прижималась к матери, стараясь её защитить; он плевал от огорчения на пол и хватал с вешалки шапку. Если скандал случался в светлое время – уходил из дома и весь день бродил по городу, а если ближе к ночи – заваливался на лавку, отворачивался к стене и лежал молча пока не засыпал. Утром они мирились, целовались и продолжали жить прежней жизнью. Так он её ни разу и не ударил.