Но Уилла хотела иметь этот дом. Она была уроженкой Буффало, девчонкой с задворок Кивик-Центра, где покосившиеся домишки лепятся на невзрачных улочках, и владеть одной из этих каменных громадин возле парка всегда было ее заветной мечтой, сколько она себя помнила. А все, что Уилла хотела по-настоящему, — что бы то ни было, — Артур Бронсон шел и приобретал для нее.
Ему было пятьдесят шесть лет. Он родился в Балтиморе за семь лет до Первой мировой войны и за четырнадцать до введения “сухого закона”. В четырнадцатилетнем возрасте Бронсон уже водил грузовик со спиртным, в двадцать лет руководил кассой от нелегальной торговли крепкими напитками в северо-западной части Вашингтона, а в двадцать семь входил в четверку самых влиятельных людей подпольного синдиката по сбыту и поставке спиртного от Балтимора до Вашингтона. Правда, в тот же год “сухой закон” был наконец отменен. В тридцать два он являлся самым влиятельным человеком в черном бизнесе на всей этой территории, а в тридцать девять — членом национального комитета синдиката от Средне-Восточных штатов. Бронсон стал председателем комитета в сорок семь лет и удерживал за собой этот пост последние девять.
Его крыша была безупречной. Бронсон числился старшим партнером фирмы в Буффало, занимающейся консультациями по вопросам капиталовложений, где всеми делами заправил младший партнер. Являлся членом совета директоров трех банков: двух в самом Буффало и одного в Кенморе, пригороде — Бронсон был членом сельского клуба, входил в благотворительную организацию бизнесменов, считался добропорячным прихожанином и ходил в церковь, расположенную за 4 квартала от его дома в Буффало. Его декларация о доходах и уплата налогов никогда еще не доводили Бронсона до тюрьмы за их сокрытие или уклонение. В свои пятьдесят шесть он был среднего роста, фунтов на двадцать тяжелее, чей следовало, а в черных волосах заметно проглядывала седина. Лицо было широким и малость одутловатым, но все еще сохраняло следы былой привлекательности. Бронсон производил впечатление солидного гражданина, удачливого бизнесмена, возможно, излишне сурового работодателя, но, тем не менее, вполне заслуживающего уважение человека.
Уилла под стать мужу производила впечатление, была респектабельной дамой. В 1930 году, когда он женился на ней она была посредственной певичкой, выступавшей с неплохим джазом, но вскоре после замужества ей удалось приобрести такой лоск и такие хорошие манеры, что казалось, будто она никогда и не жила какой-то иной жизнью. Теперь ей исполнилось пятьдесят два года; пухлая, велеречивая матрона, любящая бабушка, постоянно названивающая своей замужней дочери в Сан-Хосе, чтобы узнать, как чувствуют себя два внука. Эта каменная громадина служила ей домом все двенадцать месяцев в году. Ее муж мог постоянно отсутствовать, не бывая месяцами в Буффало. Нью-Йорк, Лас-Вегас, Мехико Сити, Неаполь и другие года были временным его прибежищем, но эта груда камней стала домом Уиллы, и она неизменно оставалась здесь.