Разве сын – не добрый знак? – не спросила.
Под красной луной ребенок родился. Духи дали, духи взяли. В ровдугу младенца завернул, взглянуть даже не позволил. Не ищи, не зови, смирись.
Духи дали, духи взяли. Отняли! Медведицей взревела зло, выла в горе по-волчьи. Плата слишком высока оказалась.
– Но где твоя воля, шаман? – усмехнулась криво.
Не узнал её. Отшатнулся.
Не узнала его. Прогнала.
Смотрели духи, головами рогатыми качали. По парам приходят люди в мир. Чтоб если один оступился, другой руку подал. А коли руки не дать, в пропасть оба падают.
Разве что потом – на рассвете, помогая друг другу, поднимутся. И рука об руку в вечность.
«Прошли испытание», – зашепчутся духи…
Вздрогнула земля под сапогом тяжелым.
Железные воины идут.
Полетела скорбь во все стороны: хан джунгарский рубит род шаманов, да на корню.
Брось, шаман, бубен.
Отпусти коршуна.
Корни сам обруби.
Глядишь и пройдет стороной туча. Минует лихая доля. Отведет стрелы джунгарские.
Брось бубен.
Отпусти коршуна.
Корни дотла сожги.
Нету шамана – нет беды.
Нету шамана, лишь человек. А какой с человека спрос? Прожил свой век, да травой пророс.
Брось,
Отпусти,
Сожги!
Брось,
Отпусти,
Сожги!
Брось,
Отпусти,
Сожги!
Нету шамана – нет беды…
Встал как вкопанный. В юрте огонь потух. Ни уголька, ни искорки. Даже дыма нет.
Бубен под камень. Оставил.
«Пиииийю-ийю-ийю», – коршун лететь не хотел. Возвращался. Всё кружил напрасно.
Тянули корявые руки корни. За ноги цеплялись.
Не взглянул. Огонь выпустил. Загорелось голодное, затрещало косточками.
Вскрикнула душа и разорвалась.
Не шаман, не человек – никто.
Дерево с корней начинается…
Ветер принес запах гари. Небо покрылось копотью. Посыпались перья-пепел. Задохнулась от горечи, не поверила.
Что ты сделал?
А за спиной уже стук железных сапог. Велено взять живой.
Убегала. По отвесной скале, ловко. А стук становился громче. Злее.
Вдруг скала кончилась. Зажмурилась – «Не хочу». И вниз прыгнула.
Из воды сетями выловили словно рыбу. В деревянном ящике к хану везли чуть живую.
Кругом коршун летал. Беспокоился. Да помочь не мог.
Как и там, в селении. Люди всматривались в небо, повторяли имя заступника.
Глаза коршуна беду завидели.
На четыре когтистые лапы огонь вставал, с ревом на людей бросился.
Обнажили мечи братья, замкнули кольцо. Защищали свои дома храбро. До последнего.
И тонкими веточками тел укрывали женщины детей. Плакали.
Дух заступника метался бессильно. Кричал. Огонь не слушал, забирая одного за другим – весь его род.
Черный дым не жалеет, не берет пленных. Лишь пепел да угли, прожигающие до волдырей ладони того, кто не успел, не стоял плечом к плечу с уходящими в сумрак. Обреченный навечно слышать крики, мольбы, чувствовать до белизны сжимающий костяшки бессильный гнев.