Все равно не приняли. Убоятся пускай тогда в спину камнем кинуть.
Сам вернулся к ночи ближе. Тихая как вода сидела. Тихая. Ивовым прутиком на песке черточки царапала…
Пальцами по песку провел, отдернул – обожгло увиденным.
Вправо-влево колыбелька качается. По реке плывет – мать отправила.
Подобрали люди добрые. Дали кров и еду нехитрую. Только дочкою никто не звал.
А у девочки глаза ласковые. И у девушки. И у женщины.
Раны мазью, а хворь настоями. Против засухи слов не знала лишь.
Налетели с камнями, палками.
Коль не справилась – виноватая! А и может сама накликала?
Бей обманщицу! До беспамятства!
Бей обманщицу! До бессилия!
Как собаку в овраг выбросили.
По дорогам скиталась безумная. Ноги сами сюда вывели.
Не запретное, а священное. Забрало всё страшное, прошлое. Только имя ей и оставило…⠀⠀⠀⠀
– Айхуна – за руку взял осторожно.
Прошлого не изменить.
Но ведь будущее можно?
«Нет ей места», – старейшина рода красный камень в руку Орхана вложил.
Чужой выбор: холодный и шершавый на ладони остался. Принять? Отказаться?
– Помни про долг, шаман, – коршун беду видел.
– Не отпущу. Моя! Моя… – человек твердил.
Словно бы дерево на две части молнией раскололось.
И как солнце туча закрыла, потемнел камень. Зашевелился. Восемь черных мохнатых лапок пробежали по мизинцу, ловко паутину плели.
Сжал кулак с силой, давил паука. Убил. И снова на ладони камень. По-прежнему красный.
Закрыл глаза шаман. Пусть не в селении, но для неё нашёл место – в сердце. И вскоре на берегу выросла новая юрта.
Внутри горел свет. В очаге огонь, в глиняном горшке мясо варилось – ждали его.
Ночью в окне на крыше юрты показывались звезды. Два человека лежали прямо на полу, разглядывая небо, и солнце сменяло луну. А пальцы еще долго потом тепло хранили.
На рассвете уходил. Оставаясь в тишине одна, подолгу слушала топот детских ножек. «Топ-топ» – раздавалось где-то совсем рядом.
«Топ-топ…», будто дразнили и убегали прочь из юрты.
У невесты шамана в волосах перо коршуна. Смотрит прямо в глаза, не отводит.
Не по-нашему толкует. «Не женись!» – отговаривали братья.
Одурманила. «Не женись!» – просили сестры.
Беду накличет. «Не женись», – решили старейшины.
И шел будто вечность. Не летел. Каждую травинку в поле считал, между сердцем и долгом в стожки складывал.
А она смолчала. Только губы едва дрогнули. Вечером вместе с солнцем проводила. Сама к камню священному, в горы, куда и смельчаки не сунутся, отправилась.
Смотрели духи рогатые на сердце открытое и глаза лишь одним горящие.
Будь по-твоему, женщина.
Бежала-летела. Но не рад шаман известию. Всё знамения на небе высматривает.