Королевна закрыла глаза и разжала пальцы. При следующем отчаянном рывке она ступила на раму и раскинула руки-крылья. На её груди расползлось темное пятно.
Чёрная воронья маска слетела с лица Горислава, он стал собой, извернулся, чтобы достать меч и перерубить им упряжь. Он увидел, как с рамы колесницы сорвалась чёрная соколица, и в тот же миг распались шелковые нити. Сорок воронов вскрикнули разом, ломаные человеческие фигурки, кувыркаясь, посыпались вниз.
«Прощай, вороний принц! – крикнула соколица. – Хоть ты и перехитрил меня, но до неба донёс!»
Почти с жалостью она глянула в запрокинутое лицо юноши, который падал, сжимая в одной руке меч, а в другой край плаща седого растрёпанного человека – сказочника, забредшего к ней на пустоши двадцать лет назад…
Гвен Тилори сидел, сгорбившись, на холме, устланном пёстрым покрывалом – серые, бурые, зелёные квадраты сбегали со склона и терялись вдали. Он стал совсем сед, и щеки его избороздили морщины. Пальцы его перебирали ткань, на которую ложились снежинки, и он видел, как она становилась травой. Мартина семилетняя работа расползалась стебельками и листвой, рассыпалась землёй…
«Марта, Марта!.. Я подвёл тебя. Как я мог подумать, что мои истории смягчат её сердце, которое одним лишь полётом жило! Не было ей дела ни до чего, кроме своей страсти и своей боли».
Марта стояла поодаль и смотрела, как занимается робкий зимний рассвет под толщей облаков, сеющих снег на холмы. Она обняла сына, а к мужу подойти не решалась – скорбь его и раскаяние разливались по земле, и она ждала, когда схлынет первая волна. Горислав тяжело опирался на меч и смотрела себе под ноги. «Семь лет. Семь лет я летал в обличии ворона. Я помнил, что я человек, что живое сердце бьётся во мне, что это оно болит, тоскует о родных… Среди нахохлившихся птиц я нашёл отца. Старый серый ворон, что бродил по парапету и клювом выстукивал слова. Горсти слов, ворох слов… Он летал над пустошью, а ведьма, что привела меня, слушала его и кивала. Меня ж меч тянул к земле, и летать я подолгу не мог, всё сидел у трона королевиного, а она смотрела на меня, кольца на руках мучая. А потом принесла ларец свой и достала камень огненный, рубиновый, на цепочку его приладила и у сердца повесила. И стал я по вечерам обращаться в человека. Стал вороньим принцем. Её принцем стал. Глухо отдавала она приказы, и приносили слуги полуночную трапезу. А по утру отпускала меня:
– Лети, ворон, посмотри, что на свете делается, да мне поведай.
И летел я, землю кровью кропя и перья роняя. Старуха-ведьма их на пустошах собирала и матушке моей в котомке приносила. “Жив сынок. Помнит дом свой”. Мать кивала и садилась ткать, а потом лоскуты сшивать.