Софью мне тоже было жалко. Девушка точно не виновата в идиотских играх придурка-принца. К тому же князь Воронцов протормозил, не сразу бросился защищать девушку…
И вот результат: мне грозит замужество, а ему женитьба.
Пока я философствовала, застыв на пороге, князь хмурился и разглядывал меня, храня молчание.
Не сказать, что я девушка робкого десятка, но сейчас, оказавшись в просторной, богато обставленной комнате, под пристальным взглядом «папеньки» замешкалась и даже испытала смущение. Понятия не имею, что говорить. Нет, какие-то мысли были, смутные, сумбурные. Вроде бы надо как-то витиевато поприветствовать родителя (память Софьи подсказывала), однако мне совсем не хотелось перед ним расшаркиваться. Даже выдавить из себя простое «папа» — и то не вышло.
Ну вот какой он мне отец?
Мой папа никогда на меня так не смотрел. Словно я насекомое, досадная ошибка природы, от которой столько лет мечтал избавиться. Внутри поднималась злость. И за себя, и за Софью. В чем девочка-то виновата? Не она выбирала, у кого родиться, и уж тем более не от нее зависело, одарит ли её Многоликий силой.
Неужели так сложно было подарить дочери хотя бы немного любви и заботы?
— Доброе утро, — не выдержав, первой нарушила затянувшееся молчание.
Кланяться, как было принято, не стала. Хватит и того, что Софья всю жизнь перед ним пресмыкалась. Пусть хоть напоследок получит, что заслужил. Все равно замуж выдаст, отвертеться от свадьбы вряд ли получится. Разве что Воронцов что-нибудь придумает…
Усилием воли прогнала упаднические мысли. Не дрейфь, Машка, прорвемся!
Бросила по сторонам быстрый взгляд. И здесь все красиво — не придерешься. На стенах шелковые обои с перламутровыми цветами, в центре и по углам резная мебель темного дерева, на столе фарфоровый сервиз, искусно расписанный синими журавлями, — я такие раньше только на картинках в книгах видела.
— Вижу, скорое замужество вскружило тебе голову, раз ты забыла о приличиях, — надменно, но не повышая голоса, сказал псевдоотец.
У меня от его тона сердце замерло, а колени чуть сами не согнулись в реверансе. «Не сгибаться!» — строго велела им и продолжила стоять прямая как палка.
Это как же надо было обращаться с дочерью, чтобы она тебя так боялась? Память тела точно лгать не станет.
— Спасибо, батюшка, что поинтересовались моим самочувствием, — даже не попыталась скрыть издевки. — Приятно знать, что обо мне беспокоятся. И так рады меня видеть.
— Да как ты смеешь?! — От княжеского кулака, грозно опустившегося на белоснежную скатерть, задрожала посуда с журавлями, а вместе с ней и я. Точнее Софьино тело.