Мы молча шли по склепу.
Гробница Льовезов была трехуровневой. Ее верхний этаж отводился для будущих поколений, и сейчас полнился лишь мрачными, пылью затянутыми скульптурами. Помещение было огромным, будто спортивное поле. Сырость и темнота, мягкий глиняный пол.
На втором уровне уже были захоронения. Я провернула камень на одном из своих колец, и он загорелся тусклым зеленоватым светом, чей луч теперь высвечивал маленькие склепы-домики, похожие то ли на древние храмы, то ли гигантские собачьи конуры. В их двери были вставлены цветные стекла, а у порогов рассыпана защитная соль — на случай, если упокоенный родственник вдруг решит прогуляться.
В конце второго этажа находилась небольшая часовня, посвященная богу Теннету — хранителю времени. Мы с Тилвасом искали не ее, одна я не удержалась от соблазна зайти внутрь — такие частные молельни, особенно старые, бывают очень интересными и полны приятных сокровищ.
Внутри было тихо. Крохотное помещение — всего два на два метра, зато с высокой треугольной крышей. Клан Льовезов вообще не поскупился на разрытие холма под замком — думаю, склеп в глубину уходил на столько же, насколько само здание в высоту, не меньше.
Скульптура Теннета изображала молодого бога сидящем на большом камне. Он замер, понурив голову, и в его руках, сложенных лодочках, лежали сломанный циферблат с разбитыми стрелками и перепутанными цифрами.
«Никто, ничто, никогда»
— было выведено на подоле божественной тоги. Вьющиеся волнами волосы падали вниз, скрывая лицо хранителя, но, если наклониться и все-таки заглянуть в него, было видно, что глаза Теннета закрыты, а из-под век льются каменные слезы.
Я посветила кольцом туда и сюда. Справа от ноги хранителя лежал суконный мешочек, который я подняла и деловито развязала. Оттуда мне улыбалось было несколько драгоценных камней.
— Тебе это надо? — спросила я каменного хранителя, потрясая перед ним мешком. — Если надо — скажи. Дай знать. Не то я заберу себе — зачем им здесь пропадать.
Скульптура не шевелилась.
— Мать твою, как меня бесит, что вы, древние существа, никогда не размениваетесь на ответы, — помолчав, с чувством сказала я. — Как я могу в вас верить, если вам абсолютно по барабану? Что должно склонить меня перед вами, если вы никогда не отвечаете? Всю свою гребаную жизнь я вслушиваюсь в пустоту только затем, чтобы убедиться — по ту сторону нет никого и ничего, кроме вселенской тьмы. Ну и зачем вам поклоняться? Что это меняет?
Скульптура не издавала ни звука.
Я почувствовала, как в горле у меня встает комок.
— А может, ты и сам не знаешь ответа, — с горечью сказала я. — Или знаешь. Но он такой безнадежный, что куда милосерднее — промолчать.