Я не успеваю даже подумать над ответом над одним вопросом, как уже лезет другой. Что там рассказывает Кирилл, вовсе не слышу. Даже ситуация с Таней отходит на второй план.
Может, я слишком загналась? Напридумывала то, чего нет. Может, если и есть история, то яйца выеденного не стоит, а я тут придумываю. Тогда почему не спросить?
– Ну что скажешь? – Кирилл спрашивает, не поворачивая ко мне головы.
Извлекает фотографию из раствора, вешает на протянутую веревку рядом с другими. Господи, это сколько я тут стою уже, загоняясь?
Перевожу взгляд на фото, а потом улыбаюсь, качая головой. Смотрю на Кирилла, он улыбается в ответ.
– И сколько у тебя еще пленок с моими изображениями?
– Очень много.
– Значит, тебе долго не будет скучно.
Мы улыбаемся, разглядывая друг друга, потом он тянется ко мне, целует. Я обнимаю его за шею.
– Руки холодные, замерзла? – спрашивает Кирилл, отстранившись.
– Немного.
– Я обычно протапливаю заранее, если собираюсь проявлять фотографии. Пойдем в дом, чаем напою.
Мы проходим через гараж в дом, Кирилл бросает куртку на диван, я несу свою и его к вешалке. Удивительно, как в нем сочетается равнодушие к порядку с внутренней собранностью мыслей и поступков.
Мы пьем свежезаваренный вкусный травяной чай, сидя друг напротив друга за кухонным столом. Кто бы мог подумать, что я вот так запросто буду находиться в доме Самсоновых, никакой чопорности и интеллигентности: на мне растянутый свитер, волосы собраны кое-как, манеры отсутствуют.
Кирилл, кстати, мне под стать.
– Что? – спрашивает он, я улыбаюсь.
– Ты не очень вписываешься в этот антураж, – говорю ему, он криво усмехается, отворачиваясь к окну.
– Я никогда не вписывался, – хмурится, по-прежнему не глядя на меня. – Когда я был маленьким, мать постоянно пыталась меня запихнуть в какой-нибудь кружок или секцию. А у меня или не получалось, или я просто сбегал оттуда, – он смотрит на меня с улыбкой. – Лет до двенадцати она не оставляла надежд, потом забила, когда поняла, что я работник умственной сферы.
Я смеюсь, не удержавшись, Кирилл делает глоток, не сводя с меня глаз, в которых стоит смешинка.
– А потом что?
Он ставит чашку на стол, сцепляет пальцы в замок, снова начинает струиться неприятное напряжение, но я терпеливо жду ответа на вопрос.
– Я был трудным подростком, Ясь, – кивает он своим мыслям. – Из тех, кто не попал в тюрьму или не сдох по чистой случайности.
Я растерянно моргаю, его взгляд, спокойный, ровный, непробиваемый, направлен на меня. Как будто пытается считать реакцию до того, как я дам словесный ответ.