Вот уже больше недели, как в гимназии царит необыкновенное оживление: надвигается её юбилей; в этот день устраивается литературно-танцевальный вечер. К «ответственности» привлечено очень много народу, а потому у большинства участвующих голова перевёрнута наизнанку. Ермолаша с Тишаловой изобразят сценку из «Свои люди, сочтёмся» Островского, трое малышей в русских костюмах прочтут «Демьянову уху», двое других, тоже в костюмах, «Стрекозу и Муравья», затем тридцать малышей с пением, при соответствующей обстановке, представят «шествие гномов»; Люба прочтёт стихотворение «Стрелочник», а я…
– Frа¨ulein Starobelsky, вы нам что-нибудь своего собственного сочинения прочтёте. Непременно. Ja, ja! Какое-нибудь стихотворение; у вас, верно, есть что-нибудь?
– Есть, Андрей Карлович, но я не знаю, хорошо ли? Страшно: будет попечитель, – начальство…
– Вы мне принесёте, покажете сперва, ну а если я не буду бояться сконфузить вас перед начальством, так и вы не бойтесь, смело выходите. Так завтра жду.
Предварительно прочитав мамочке и удостоившись её одобрения, я тащу Андрею Карловичу свою «Мечту».
– Бог даcт, большого фиаско не потерпите, шикать не будут, – с довольной физиономией заявляет он. – Только красиво продекламировать; впрочем, об этом я не беспокоюсь. – И он уже, кивая своим круглым арбузиком, сам весь круглый и милый, по обыкновению, шариком катится дальше по коридору.
Дмитрий Николаевич «Мечты» моей не видал ещё, он услышит её только на вечере.
Грачёва в действующие лица не попала, но после усиленных ходатайств и подлизываний к Клеопатре Михайловне назначена одной из распорядительниц по угощению публики. Ермолаша с Шуркой в восторге от своих ролей; первая изображает купеческую дочь – Липочку, мечтающую «о военном», вторая – её мать, журящую и отчитывающую своё чадушко. Роли точно для них созданы, они с увлечением долбят их, позабыв всё на свете; уроки в полном забвении, что, принимая во внимание их закоренелую антипатию и к «Антоше», и к его детищу – математике, ведёт к некоторым осложнениям.
– Что ты, Шурка, простудилась? Смотри, ты совершенно без голоса. Ай-ай-ай! Как же теперь со спектаклем будет? – с искренним огорчением восклицаю я, видя, что горло у неё обвязано, а её всегда зычный, как звук иерихонской трубы, потрясающий классные стены голос сменился совершенно беззвучным шёпотом.
Но сама Тишалова, видимо, вовсе не унывает, её татарская физиономия сияет, чуть не все 32 ослепительных зуба выставились наружу.
– Ничего, пройдёт, пойдём-ка пить в умывальную.
К великому моему удивлению, здесь голос её сразу приобретает дарованную ему природой мощь.