— До чего занудистый ты, Макар. И как только тебя, стерву, девки любят. Видит же, человека до самой тонкой кишки пробрало, нет бы пригласить сразу… Чув про Беркута Красного ай не?
Вскоре Макар Денисов сидел с Качурой Ильком в обнимку, горланил походные песни, лез целоваться. Нелюдимая хозяйка отлучилась в какой-то тайник, наполнила бутылку мутной, отдающей табаком жижей.
— Сказываешь, с Беркутом ломал? — Макар поднял набрякшие краснотою глаза. — Знаю его, Кольку, как облупленного. Свиней пас у панов, вон за Салом. Комэск геройский. Родитель мой при ем в коноводах состоял. Нема бати…
С маху наполнил до краев кружку, опрокинул в» рот. Жевал лук с хрустом, морщил побуревшее потное лицо. Корку хлеба понюхал-понюхал, полвжил обратно.
— Срубали батю мово вчистую. В девятнадцатом, под Царицыном. Знаю и кто! Ерофей Пашков, есаул баклановский…
Макар рукавом вытер слезу. Них того ни с сего грохнул кулаком по столу, вскинул норовисто голову:
— А ты где был, когда земля горела?!
Картавка исподтишка кропила себя частыми крестиками, но властям не перечила.
— Там, где и ты… — щурился Илько. — По остатней? Опять пили, опять целовались.
— Желаешь, девку тебе усватаю, а? — Макар менял гнев на милость. — Анютка, выдь сюда!
В горенке смирно рукодельничали девчата. Шел великий пост: вечеринки водить грех. Правда, это осталось от старого мира, пережиток, так сказать, но Картавка блюла его строго и непреклонно. Парней, охальников, гнала в постные дни в шею и на порог не* пускала.
Скрипнула щелястая дверь — в проеме встала невысокая темноглазая дивчина в белой кофточке со сборками. Откинула за спину тяжелую косу. Румянея от чужого» взгляда, спросила:
— Ты кликал, братишка?
— Ближе, ближе ступай, касатка, — умиленно просила Картавка.
Макар подмигнул пришлому:
— Сеструха моя. Скажешь что?
Анюта, хихикнув, хлопнула за собой дверью. Почесал Макар за ухом, вздохнул:
— Зацепа в этом деле имеется. Оно ить… С мамашей, словом. Ты уж тут сам. Я тебе не помощник, не-е. Вот эту кралю снаряжай, — ткнул пальцем в сторону хозяйки. — Ушлая, не гляди, что страхолюдина. На собственной шкуре испытал. Усватала, браток, такую мине… У-у! Не баба — сатана. Рожает там… Опять, небось, двойня. Голова Макара упала на грудь.
— Не уживаются дети-то, мрут, — шепотом пояснила Ильку Картавка. — Уже в третий заход…
Потянулась ближе, еще добавила:
— Бог наказывает. Не взирает и на начальство. Макар очнулся; встряхнув головой, подался к самому Илькову носу, покрутил пальцем:
— А бумаг у тебя никаких нема, по роже вижу.
С той поры и прижился Илько в станице. Сердобольная бобылка уступила ему боковушку за печкой, кормила, поила, а плату не требовала: отдашь, когда будут.