— Отец Ленькин… — прошептала она Мишке. Федор смерил ее ненавидящим взглядом. Катая под конопатой кожей желваки, внимательно слушал. Тот же желтобровый офицер зачитал по блокноту фамилию свежеиспеченного начальства — опоры «нового порядка» в станице. Подчеркнул особо, что «русская власть» в «абзолютном» подчинении у немецкого коменданта. Начальником полиции, гильфполицаем, был назван Илья Качура.
— Стемнеет — к нам в Нахаловку, — шепнул Федор после митинга. — Или нет… Сам приду.
Увидал пробиравшуюся Веру, замолчал.
Солнце скрылось за парком. Площадь опустела. Наскоро сколоченная трибуна осталась стоять подле пустых базарных полочек.
На диво просторным и светлым открылся для Демьяна Бережного мир. Открылся неожиданно. Стоило парню на миг оторвать тяжелый взгляд от земли, чужой, хозяйской, и посмотреть в небо.
А все Костя Малых, соседский парень, гимназист. Вечером как-то вернулся Демьян с хозяином, дедом Грицком, с пашни. Влетел чертом прямо через плетень этот Костя. Без картуза, серая форменная куртка расхристана. Поманил за сарай в крапиву, пригнул за петли рубахи.
— Хочешь пролить свою кровь за дело мировой революции, а?
Опешил грицковский батрак, попятился.
— Ты пролетарий! И нечего тебе терять, кроме цепей, а взамен обретешь весь ми-ирр!
И Костя широко распахнул руки, сделав страшные глаза. Демьян боязно оглядел позади себя закатное, пылающее огнем небо.
— Хватит ломать тебе горб на этого мироеда, Грицка! Пососал он из тебя крови, — не давал опомниться Костя. — Слышишь, пушки? Думенко из кадетов лапшу крошит. Махнем наперерез, а?
Тугодум Демьян сопел носом да отмаргивался. Но от горячих слов и пылающего, как вечернее небо, взора Кости у него сперло дыхание, ворот холщовой рубахи въелся в потолстевшую шею…
Всю гражданскую локоть к локтю провели друзья в седлах; с гиком и свистом кружа над головой, остро отточенные клинки, бешеным наметом бросали в самую гущу отчаянной рубки своих коней. Три года не кланялся Демьян Бережной курносой, а вот — на тебе — дело уже к концу, шли конным строем на ощетинившийся врангелевскими штыками Турецкий вал, до самой земли довелось склонить голову.
Выдюжил, отлежался. Осталась в правой залысине еле приметная белая вмятина от вражеского осколка.
Стриженым, неловким, с постоянно облупленным носом оставлял Демьян хутор на Салу — вернулся плечистым, темночубым парнем, даже наметившееся в ту пору брюшко под вылинявшим френчем не портило молодцеватую конноармейскую выправку, не гасило в ясных глазах всегдашнюю улыбку.
Недолго парубковал. Приглянулась на вечерке смирная дивчина, Настенька, Власа Иванова, погибшего красного партизана, дочка. Засватал. С помощью добрых людей справил и свадьбу.