— Станичный сам? У меня здесь знакомые имеются. Деваха. Галя. Не знаешь, случаем? Высокая такая, калмыковатая. Вот фамилию не скажу… Не спрашивал. Молочком угощала. Весной я бывал здесь. Часть наша проходила.
— Есть такая…
— Повидать бы, — вздохнул человек. — Чай, не признала бы.
Поднялся со стула, уверенно обходя углы ящиков, прошелся до двери и обратно. Теперь Мишка яснее разглядел его плечистую фигуру. Штаны и рубаха на нем самые обычные, не солдатские, голова стриженая. На сером в темноте лице выделялась белая полоска зубов.
— Пару слов бы ей черкнуть… Не затруднило бы, передал? Беда — нечем, да и не на чем.
— Я это… передам? — спросил Мишка, усмехаясь. — Хлопоты напрасные.
— Что так?
Не успел Мишка ответить — раздался топот, разговор. Прилип ухом к двери.
— Отцу доложу, ступай отсюда.
— Не выставляй дуру.
Учащенно заколотилось сердце — Ленька с братом.
— Мишка тут?
— Не напирай, говорю!
— Тебя спрашиваю…
Что-то удерживало Мишку отозваться, застучать кулаками в крепкую дверь.
— Кто на след навел? Не ощеряй рожу свою.
— Ты, сам ты… Ага, ага, сам. Кто у безрукого в складе моток шнура бикфордова свистнул, не ты?
— Гад… — задохнулся Ленька.
Бессловесная возня за дверью. Сверху — строгий голос Степана Жеребко:
— Что за свалка? Ну?! Топай, Лешка, подальше. Служба у нас.
Загремел засов. Тяжелые неподатливые створки двери с неохотой развернулись от ударов сапога. Потная красная рожа первого помощника незряче уставилась в прохладную, вонючую темноту подвала.
— Ты, чадо комиссарово, аллюром наверх. Живо! Кому говорено?!
Мишка вышел. Поднимаясь по земляным порожкам, моргнул побледневшему Леньке, стоявшему тут же.
Кабинет начальника районной полиции обставлен скромно. Непокрытый огромный стол, дюжина стульев и табуреток вдоль стен. У самого начальника обтертое старинное кресло с резной высокой спинкой. Бархатную обивку уже не понять — зеленая она была снову или голубая. Над креслом — портрет Гитлера в пояс. «Гитлер-освободитель», — восклицала красными как кровь буквами надпись. Защитный френч с накладными карманами, лицо в гордом полуобороте, взгляд тяжелый, проникающий и известные по карикатурам Кукрыниксов усики. Пол заплеван, затоптан, усеян окурками немецких сигарет.
Илья сидел в кресле. Нога на ногу, вздутые, помутневшие от бессонных ночей и самогонки глаза скошены в окно на парк. Не сразу обернулся он и тогда, когда втолкнули к нему Мишку. На скрип двери и топот ног левая бровь прыгнула кверху и опять стала на место, изогнутая тревогой.
Только что увели Федьку Долгова. Разговор вышел коротким. На первый же вопрос Федька ответил, как отрубил: