— Ты можешь поднять его снова? — спросила я у отца.
— Да, но я не могу так идти. Я ничего не вижу. Даже его.
— Я тебя поведу, — сказала я. — Я вижу духовным зрением, и факел освещает путь.
— Я думал, это делало тебя невидимым, — сказал отец, я направила его руки, и он снова поднял Скувреля. Мой муж застонал, и я старалась не вздрагивать, хотя он все равно не увидел бы. Он закрыл глаза от боли.
— Это делает и то, и другое. Вот. Я поведу тебя.
Я шла рядом с ним, сжимая его руку, чтобы он не запнулся об ямы и ветки, пока мы двигались к дому Рыбака.
Мы замерли у крыльца.
— Тут ступеньки, — сказала я. — Три. А потом порога.
— Мне льстит, что меня несут через порог, — слабо сказал Скуврель, — но я не хочу жениться на двух членах одной семьи.
Мой отец недовольно зарычал.
— Игнорируй его, — сказала я, открывая для них дверь. — Это его натура.
— Ты вышла за мужчину, который шутит о браке со мной? — возмутился отец. — У тебя должен быть вкус лучше, Элли. Я растил тебя лучше.
Скуврель слабо рассмеялся, а потом застонал.
— Я испортил все ее воспитание.
Я поспешила в дом, нашла лампу и кремень, быстро подожгла ее. Настоящий свет заполнил комнату, и я опустила повязку, убрала рукоять топора за пояс.
Я быстро закрыла дверь.
— Опусти его на кровать.
Отец послушался, качая головой, поспешил развести огонь в круге разбитых камней в центре домика. У Рыбака был старый камин — круг разбитых камней и дымоход над ним, а не в стене, как делали теперь многие.
— А ты, муж мой, не умрешь сегодня, — приказала я, склонилась над кроватью, пытаясь снять его мокрый камзол. Он был бесполезным — в дырах и крови. Я осторожно разрезала ткань. — Слышишь?
— Твоя мама, Кошмарик, — сказал он, приоткрыв глаза, чтобы я видела их блеск на его осунувшемся лице. — Она прошла в Дверь Жути?
— Да, — сказала я. — Она использовала мой ключ.
— И без боли? Без крови? Просто прошла в двери?
— Она уже была ранена, — раздавлено сказала я. — Подстрелена стрелой.
Он охнул и закрыл глаза, недовольный. Что ж, он хотя бы не радовался смерти моей матери. Я не ожидала от него сочувствие, так что я должна была принимать то, что было.
Я сняла сумку и порылась в ней. Вещей было мало. Но одеяло было еще сухим. Я стала резать его на полоски. Скуврелю нужны были бинты.
Его голова покачнулась, он потерял сознание.
— Фейри, Элли. Проклятый фейри! — плюнул отец у огня, который разводил.
— Ты заметил, — сухо сказала я.
— Убери этот тон. Я знаю твой сарказм, и ты не заденешь меня им.
— Я не пытаюсь тебя задеть, — я вздохнула. — Я рада видеть тебя, прошло много времени.