Вместо ожидаемой реакции мама прыснула. Её тело, некогда стройное и красивое, теперь походило на многослойное одеяние, которое сбросить никак не удавалось. Складки затряслись, и она проговорила:
– А это энестезия. – Мама поспешила чокнуться с рюмкой отца и раздался характерный звон. Затем она опустошила стакан. Отец же немигающим взглядом продолжал на неё смотреть.
– Анестезия, дура! – Он плюнул куда-то на стол рядом с ней.
Кристина, затаившаяся как заклинатель змей, знала, когда её следовало выходить из тени.
– Мам, пап, я пришла, – она подскочила к столу. – Можно покушать?
Обычно это на некоторое время возвращало родителей к жизни: они считали, что их святая обязанность накормить ребенка.
– Мать, наложи, – отец пытался сделать голос командным, а вместо этого горло проглотило часть слов и получилось какое-то клокочущее предложение.
Мама не стала вставать, а повернулась к газовой плитке, на которой стояла тарелка с остывшей водой. В ней давно размокла сосиска и едва мытая картофелина.
Кристина пододвинула табурет и села на его холодную сиденье. А когда-то каждый табурет обтягивал чистый вязаный чехол! Теперь чехлы либо порвались, либо превратились в половые тряпки. Мама Кристины, Глафира, – швея. Она умела шить красивые вещи, но в свободное время предпочитала поджать ногу под себя и молча вязать. Однако звук спиц, бьющихся друг о друга, Кристина уже давно забыла. А вот звенящую тишину после произнесенного тоста ощущала почти ежедневно. И все никак не могла привыкнуть.
Кристина наспех поела и ушла к себе, оставив родителей отдыхать дальше. Она легла, отвернулась к стеночке и тихо заплакала. Настолько, что и сама не поняла, что плачет: пока ухо не провалилось в мокрую подушку.
Каждый день она просила, сама не знает у кого, чтобы это прекратилось. Иногда, совсем на немного, её слышали. Это были самые счастливые дни для Кристины, и самые тяжелые для родителей. Когда алкоголь кончался, а кошельки пустовали, отец шел выворачивать все карманы. Ругался на мать, иногда даже тряс ее за плечи, но правда никогда не бил. От этого Кристине на сердце тоже приходилось легче: есть ведь семьи хуже, в которых родители дерутся. Или в которых вообще нет папы. Мамы живут с другими отцами или вовсе одни.
Дни без алкоголя начинались всегда одинаково, иногда Кристина просыпалась от нецензурной, но трезвой брани. А порой содрогалась сквозь сон, когда пустое стекло разбивалось в поисках заветной капли. А вот завершались такие дни по-разному. Могли по-счастливому перетечь в несколько дней без запоя. Тогда отец даже брался за работу. После этого было, что есть. Но и выпивка в доме тоже сразу появлялась. А иногда сердобольная соседка, которой надо подкрутить кран за просто так, наливала самогон. Кристина всем своим детским сердцем ненавидела эту соседку и проклинала её всякий раз, когда отец возвращался в невменяемом состоянии с бордово-синюшным носом.