– А вдруг очухается? И выберется?
– С чего бы? Хорошо, если живого довезут.
– Ладно, поперли уже.
Пепла неласково подхватили с двух сторон, перевернули, не со зла, но чувствительно приложили обо что-то головой и он опять вырубился, даже не успев как следует ужаснуться своему положению.
Второе пробуждение случилось от холода. Пепел понял, что лежит на чем-то твердом, уже без мешка и, вообще, практически полностью раздетый.
– Портки снимать? – раздался рядом низкий хриплый голос.
– Сам снимет. – Второй говоривший в отличии от первого не хрипел. Наоборот, чуть растянутые слова и манерные интонации навевали на мысли о чем-то ухоженном и холеном. Но открыть глаза и проверить Дари не рискнул, опять-таки предпочитая выглядеть помертвее.
– Как скажете, – равнодушно согласились в ответ.
– Именно. Как скажу, так сразу и снимет, – хохотнули в ответ. – Особенно когда оценит альтернативу. Сколько еще он будет так валяться?
– Четверть часа, самое малое. – Дари почувствовал как его ухватили за подборок и повернули туда-сюда разглядывая. – Нет, скорее подольше – знатно его приложили.
– Прекрасно, как раз успею все приготовить. Пошли, поможешь. И шевелись, давай, а то не очухался бы раньше…
Дверь хлопнула, закрываясь, голоса постепенно затихли где-то за ней. На всякий случай полежав трупом еще пару минут, Пепел рискнул осторожно приоткрыть один глаз. И тут же вытаращил оба, забыв даже о головной боли:
– Тваааю ж… – начал было он, но сразу осекся. Зрелище и так впечатляло, нехрен было зазывать в эти декорации еще и актеров.
Мальчишка лежал на каменном алтаре, вписанный в самый центр зловещей с виду пентаграммы. Вокруг горели толстые черные свечи, но, похоже, чисто для антуража – освещали низкую восьмиугольную комнату факелы, тоже крайне атмосферные и вонючие. А рядом с этой мрачной бутафорией стояла на затейливо выгнутых ножках изящная банкетка, обтянутая бледным голубым шелком. Контраст пробирал до дрожи, хоть и выглядел нарочито театральным. Причем именно на театр все вокруг и навевало, а то даже и на цирк. Непонятно с чего, но ощущение создавалось именно такое – страшно, но несерьезно. Понарошку.
В борделе у мамы Луры обожали устраивать такие постановки – по заказу действительно денежных клиентов.
Пепел напряг свой невеликий дар и внимательно к нему прислушался. А потом удовлетворенно кивнул сам себе – точно, никакими силами тут и не пахло, ни темными, ни светлыми. Чистый спектакль. Он еще раз обвел внимательным взглядом все это адово великолепие и вдруг сообразил для чего оно сделано. И опять выругался, оценив режиссерский замысел: