— Любопытно сколько их? — поинтересовался я у стоящего рядом Михальского.
— Без малого пятнадцать тысяч. Но добрых воинов мало.
— Пехота, артиллерия?
— Секбанов да конных сейменов примерно с тысячу. Янычарская орта с Ор-Капу снятая. Это еще три-четыре сотни. С ними восемь малых пушек.
— Откуда знаешь, языков захватил?
— И это тоже, но в основном от перебежчиков.
— И много таких?
— Да уж с полсотни.
— Кто такие?
— В основном ногайцы. Их татары до сей поры и за людей не держали. Кто хочет убьет, кто хочет ограбит. Вот и озлобились люди.
— Полагаешь, им можно верить?
Бывший лисовчик лишь слегка пожал плечами в ответ, дескать, верить никому нельзя, но вот это похоже на правду.
— Сколько в твоем ертауле сабель? — спросил я.
— С теми, что привел воевода … почти две тысячи. Все хорошо вооружены и на добрых конях.
— А ты что скажешь, господин генерал? — повернулся я Лелику.
— Три тысячи солдат и стрельцов, при двадцати полевых орудиях. Плюс к ним полторы тысячи ратных из освобожденных пленников. В поле их выпускать рано, но на стены поставить можно. Кстати, там тоже есть пушки.
— Бог с ними со стенами, — отмахнулся я и обратил внимание на Панина, — а у тебя, гроза морей?
— Восемь сотен охотников, гребцов почитай тысяча, эти уже боем крещеные, сноровку приобрели, оружье, волю почуяли, турка не боятся! Еще у Татаринова четыре сотни казаков. Он из освобожденных от неволи всех донцов и многих черкас запорожских себе сразу забрал. Да, еще греки с полонянниками.
— А сколько всего полону освободил посчитал? — на всякий случай уточнил я.
— Осемь тысяч, ваше величество, — тяжко вздохнул мой бывший рында.
После возвращения из похода Федька ходил как пустым мешком оглушенный. Другой бы на его месте радовался, вон, как удачно все обернулось — и врага разбили, и город его разорили, и добычу опять же не малую захватили, а вот, поди ж ты… с малыми силами одержал победу, а государь не солоно хлебавши вернулся. И в этом была его трагедия.
Да ладно бы сам Федька переживал, так нет же. Придворные, от спальников до стольников прожужжали мне все уши, вот мол, Панин что творит! Дескать, ходит, похваляется… царя не уважает! Пришлось пообещать верным моим слугам, большое повышение — пойти в бой в первых рядах. Вроде заткнулись, не знаю, правда, надолго ли?
Но это ладно, у придворных работа такая — наушничать. Но ведь и с остальными не ладно. Любой даже самый малый воевода ставил себя на место Федора и приходил к выводу, что справился бы не хуже. И уж совершенно точно, куда лучше распорядился трофеями! Даже фон Гершов, когда слышит про Панина, высоко поднимает брови и демонстративно качает головой. Дескать, за что ему такая удача?