— Узнаешь? — спросил я у Рожкова.
— Еще бы, — с ненавистью отозвался тот, играя желваками.
Те тоже его признали, несмотря на то, что боярский сын успел немного привести себя в порядок и переодеться в чистую рубаху с портами, а также побрить голову. Старший из пленников даже что прокричал нашему перебежчику, отчего тот сразу потемнел.
— Ругается? — поинтересовался я, но Михаил мне ничего не ответил.
— Он сказал, — пояснила непонятно откуда выскочившая Нахат, — что сын русского раба хорошо ублажает знатных господ!
— Ты откуда здесь взялась? — удивился я.
— Я с господином Вацлавом, — пискнула девушка, прячась за спину чеха.
— Черт с вами! — махнул я рукой, после чего обернулся к застывшему как соляной столб бывшему полонянику и сказал, показывая на татар, — они твои. Что хочешь с ними делай, только чтобы не орали!
— Благодарю, государь, — выдавил из себя Рожков, обнажая подаренную ему саблю.
Не знаю уж, что сотворил с ними потерявший сына отец, но когда вернулся, смотреть на него было страшно. Но это случилось позже, а пока мне передо мной предстали освобожденные рабы. Дюжина мужчин и три женщины.
— Кто такие? — спросил я у Михальского.
— Поляки, русины, московиты, — пояснил Корнилий. — Женки, судя по говору, из-под Киева.
— Понятно. Сражаться могут?
— Может и могут, — пожал плечами бывший лисовчик, — только вот станут ли?
Посмотрев на них внимательнее, я сразу же понял, что он имел в виду. Стоят, сгорбившись, в глазах застыл страх. Что такое воля они, судя по всему, давно забыли и теперь мы вторглись в их жалкое, но при этом ровное и почти спокойное существование. Лишь когда вернулся перепачканный кровью Рожков, на лице одного из них появилось нечто вроде надежды.
— Михайло, ты ли это? — спросил он.
— Я, — коротко ответил тот.
— Как же это?
— Русский государь пришел Крым воевать, — пояснил боярский сын своим товарищам по несчастью. — Теперь я ему служу!
— А говорили, в Москве какой-то немец царствует?
— Хорош врать, старинушка, — прервал я освобожденного. — Скажи лучше, чем занимались у татар?
— Как чем? — удивился тот. — Я с Войцехом и Микиткой в погонщиках. Ефим — шорник. Маланья кашеварила…
— Ясно. Корнилий, озадачь людей работой, а после пусть с нашим невеликим обозом идут. Нечего их здесь оставлять.
— Сделаем.
— А ты, — снова обратился я к Рожкову, — повтори-ка мне, какая там у стен Кафы высота?
— Шесть саженей, государь.
— Тогда вот что, разберите часть крыши этого дома, слава богу, хоть не запалил никто.
— Как можно, государь, — вклинился в мой монолог Панин, — огонь в темноте далеко видно, сразу бы вся округа про беду прознала!