Но едва ему это удавалось, как тело начинало разрываться от боли. Чьи-то острые зубы вгрызались в тело и рвали его в разные стороны. Пекло, кругом было пекло, как в аду. Да, это и был ад. Именно так невыносимо жарко могло быть только в аду.
Или на тело обрушивался лютый мороз. Длинные острые иглы пронзали тело. Сердце покрывалось ледяной коркой, кровь застывала в жилах.
Боль была нетерпимой, но Он старался не кричать. Мужчины не имеют права поддаваться боли. Это Он помнил. Но, когда Он уже подходил к краю, после которого сдержать крик было невозможно, каждый раз неизменно прилетал ангел. Он покрывал Его тело своими крылами, укутывал, убаюкивал, согревал, когда было холодно. Или обвевал, как опахалом восточного падишаха, если было жарко. И пекло, и холод становились не такими невыносимыми. Боль отступала, Он успокаивался и погружался в сон. В обыкновенный целительный сон. Но потом снова оказывался в вязком и душном омуте. И борьба с болью опять начиналась сначала.
Постепенно, не сразу и очень медленно, эти погружения становились не такими глубокими, а пекло и мороз не такими злыми. Боль притуплялась. Тело выздоравливало. Дух укреплялся. У души начали расправляться крылья.
7. Палатка главного хирурга
– Порфирий Петрович, можно войти?
– Войти, – кивнул головой главный врач военно-полевого госпиталя 8-й армии Юго-Западного фронта, не поворачивая головы к вошедшему.
Его взгляд, пустой взгляд изрядно уставшего человека, был обращён куда-то очень далеко, гораздо дальше, чем угол палатки, чем вверенный ему госпиталь.
Госпиталь, как громко сказано! Несколько полотняных палаток, в которых жили врачи и сёстры милосердия, палатка с наскоро сколоченным столом для проведения операций, да деревянный сарай для скота, который освободили от соломы и многолетнего наслоения навоза, чтобы разместить там тяжелораненых. Раненые средней тяжести, требующие нескольких дней ухода, располагались между палатками прямо на земле. Тут их лечили, тут же они ели и спали. Легкораненые в госпитале не задерживались, им оказывали первую помощь и сразу же отправляли обратно на фронт. Война была ненасытной глоткой, требовавшей всё новых и новых жертв.
– Порфирий Петрович, спросить можно?
– Можно! – опять эхом откликнулся главврач, продолжая курить папиросную скрутку, зажатую в длинных хирургических щипцах.
Худенькая медсестра, побеспокоившая главврача, задавать вопрос не спешила. Знала, что пока папироса не догорит, Порфирий Петрович так и будет отвечать эхом на любой вопрос. Ей было совестно нарушать его покой, такой редкий на этой войне, но дело не терпело отлагательств, и потому она смиренно ждала, когда на неё обратят внимание.