Это было великолепно. Великолепно до того момента, пока всё не поглотила отвратительная духота. Голова заныла, и накатила слабость. Возникло ощущение, что мне недалеко и до обморока, но вскоре пришла помощь в лице Дмитрия. «Может сбежим?» – Он сказал это шёпотом, но предложение было настолько внезапное и смелое, что, казалось, прозвенело колоколами. Однако его услышали только я и Диана, и мы без возражений выбрались наружу.
Центр Москвы не спал, пускай господствовала поздняя морозная ночь. Воздух был свеж и прозрачен, и отдалённые многоэтажки виднелись так же ясно, как расположившиеся по обеим сторонам улицы старые аккуратные домишки. Дмитрий повёл нас по переулкам и уютным дворам, и вскоре мы вышли к детской площадке, слегка запорошённой снегом. Особо крупные сугробы были покрыты ледяной корочкой и приятно хрустели под ногами. Мы втроём расположились на качелях, представлявших из себя подвесную конструкцию из толстой сетки. Было тесно и смешно, накатывало чувство упоения нашим бунтарством и юношеской смелостью. Время близилось к двум часам ночи, и всех по обыкновению одолело желание пооткровенничать. Диану мучали мрачные мысли, и она никак не могла найти покоя. Дмитрий сполна получал испытаний судьбы, и они, казалось, были расплатой за красивую и наполненную жизнь, какой она казалась со стороны. Мне было больно за него и за Диану, и я стыдился своего простого и лёгкого существования, и будь моя воля – я бы с упоением перенял их стенания на себя.
В ту ночь мы покинули церковь и приоткрыли друг другу свои храмы, пыльные и беспорядочные. Через время мне стало стыдно, что в такую редкую возможность со всей моей одухотворённостью и зарождавшейся религиозностью я покинул священные стены и предался чему-то пылкому и земному. Эти монологи, пронизанные честными неожиданными историями, показались мне лишёнными всякого смысла. Я одновременно ощущал себя эгоистом, при том страдал от внезапного отягощения своей души. Я никак не мог им помочь и был абсолютно бессилен. Отчаяние мною овладело, когда мы лежали втроём на качелях, делились болью, вглядывались в звёздное небо и тёмные силуэты зданий. Перед мысленным взором вновь представал образ священника, и слышалась протяжная песнь хора – даже раз в год я не смог посвятить Господу достаточно времени. В тот момент мне показалось очевидным, что Он существовал и во мне непременно разочаровался.
В определённый период моей жизни сновидения стали единственной возможной отрадой. И обыкновенно мне не хотелось засыпать по ночам лишь потому, что за сном непременно последует пробуждение. Однако во всех деталях и подробностях мне запомнился всего один сон, страшный сон, к которому я нередко обращался и который я упорно оживлял в памяти. И до того он представлялся мне реалистичным, что я всячески сомневался в трезвости своего ума, считая целесообразным когда-нибудь изолировать себя от общества.