И по моим наблюдениям это так и есть обычно у мужчин. Они схватывают секс, они практикуют его, говорят о нём и полагают, что кое-что понимают в нём. Но секс и любовь одно и то же, или должны быть единым, как это известно женщинам, которые умеют ловко лавировать в штормах, которые ослепляют любовников. Если бы существовала наука любви и брака, и если бы она была прикладной наукой, то женщинам и таким женоподобным мужчинам, как поэты, пришлось бы освоить её.
Евгеника и будет искусством женщин, каковым делом их она и есть сейчас.
Во всяком случае, моя женитьба вовсе не была моим делом. Когда мы с моим немецким приятелем Иоханном плыли осенью в лодке вверх по речке Плейссер, то соловьи толковали с нами, а мы с ними, о психологии и истории искусств, об этике, философии и музыке. У нас не было сантиментов. У Иоханна не было девушки, моя была в Америке. Ибо я уезжал из Америки с "некоторой договорённостью" с одной девушкой в Беркли. Иоханн был очень мягким человеком, но заявлял, что это вовсене потому, что он немец. "У американцев есть такие же слабости," - говорил он. Но тон в нашей дружбе задавал я, и если у меня и была какая-либо слабость, то она скрывалась вмоих письмах ..."домой".
С наступлением зимы навигация на реке закрылась и до наступления рождества мы усердно работали. До чего же мне было противно немецкое Рождество! Весь мир отправлялся домой, закрывал за собой дверь, открывал ставни, а иностранцу оставалось только одиноко бродить в холодной тьме и вожделенно смотреть на свет, тепло и веселье. Мы договорились с Иоханном игнорировать Рождество. Мы всё занимались, пока в городе все сходили с ума от покупок, и даже когда этот День упал на нас как туман, мы продолжали свои скучные занятия почти до самого вечера, когда я больше не выдержал. Я позвал Иоханна, и мы пошли в сумерках погулять. В нашем распоряжении остались лишь улицы с грязным старым снегом, и что хуже всего, везде светились окна с разукрашенными ёлками и звуками домашнего счастья. Этого я тоже не мог вынести. Мы вернулись домой. Я заперся у себя в комнате, а Иоханн отправился к себе в соседнюю. Совершенно несчастный я сидел в темноте и думал, что имел в виду Иоханн, когда говорил, что американцы (и англичане) так же сентиментальны как и немцы, только не хотят признаваться в этом. Я ему покажу, говорил я тогда, и показывал ему и его племени нашу хозяйку, швею и старую потаскушку, которые все считали, что такая сентиментальность как любовь и убийство, всегда выявляются. И я подавал им пример.
Не знаю уж, что они там видели, но я уже был достаточно сыт рождеством, когда примерно ко времени ужина, дверь у Иоханна открылась, и он появился силуэтом в светившем сзади свете. Он постоял так некоторое время молча, затем сказал надиалекте, которым пользовался только когда был взволнован: - Захаживай сюда.