И она уже метнулась к двери, как взгляд, обежавший напоследок спальню, на мгновенье задержался на колыбели. Малышка была сыта – кормилица только недавно принесла ее, и сладко спала. Необъяснимое чувство толкнуло в сердце, и подчинясь ему, повитуха вдруг прижала к себе девочку, закрыв накидкой, а в карман поспешно сунула пару тонких пеленок – первое, что попалось на глаза, и так же быстро прошмыгнула обратно в чуланчик. Она знала, что там была дверца на черную лестницу, по которой служанки утром уносили ведро и поднимали воду. Держа на одной руке ребенка, повитуха с трудом протиснулась через узкую дверцу – просто чудо, что девочка не заплакала, и впотьмах спустившись по винтовой лестнице – когда жить захочешь, еще и не то сделаешь! – оказалась на хозяйственном дворе.
Уже рассветало, хотя было пасмурно и накрапывал мелкий дождик. На ее удачу, во дворе никого из слуг замка она не увидела, зато стояли две крытые повозки, и заспанный паренек впрягал в них лошадей. Повитуха в отчаянии бросилась к нему, и хватая за руку, умоляла подвезти до ближайшей деревни. Ей и притворяться нужды не было – так била ее дрожь, зубы стучали от страха, а по щекам неудержимо катились слезы. Парень даже опешил и скорее позвал отца или просто старшего из них. Тот человек оказался очень сострадательным, молча кивнул и подсадил Паулину в повозку. Она торопливо забилась в дальний уголок и закрылась большими кусками выделанной кожи, лежавшими там внавалку. Мужчина заглянул внутрь: "Только смотри, мать, за ребенком – товар нам не попорти!"
Через короткое время тронулись в путь. Старший сидел на козлах – они разговорились. Это оказались кожевники, приехавшие сюда торговать из другого города. Накануне, долго выбирая и торгуясь, их допоздна задержал управитель, да еще пошел сильный дождь, и они побоялись, что по размокшей дороге им не добраться к ночи до постоялого двора, и упросили остаться до утра в замке. Управитель позволил с условием, чтобы лишь только рассветет и откроют ворота для крестьян, привозящих продукты на кухню, они быстро уехали и не мешались под ногами – герцог чужих в замке не терпит.
Пока он говорил, повитуха, слушая одним ухом, лихорадочно придумывала свою историю. Она должна быть настолько жалостливой и правдоподобной, чтобы кожевник, не затребовав платы – ведь одета она чисто и не бедно – довез ее до какой-нибудь дальней деревни, где она укрылась бы на первое время, а там видно будет. Нельзя и виду подать, что у нее есть деньги, слишком опасно судьбу искушать – вдруг введешь людей во грех, а дорога-то не ближняя… Хоть она неплохо в человеческой природе разбиралась и видела, что этим вполне можно довериться, но все-таки бабьи слезы и причитания были надежней. Что-что, а уж рассказывать – да так, чтобы слушатели себя забывали, повитуха умела! Правда, врать по-настоящему ей прежде редко доводилось, разве что успокоить будущих рожениц, но то дело самое обыкновенное, утешительное – иначе и нельзя. Ну помогай, Господи!