— Я сказал вон отсюда! — рявкает Септимус, хватая её за руку.
Она всхлипывает, когда он оттаскивает её от меня.
— Отпусти её, — рычу я.
Септимус тут же отпускает её. И выбегает из камеры, заметив мой хищный свирепый взгляд. Он захлопывает дверь и запирает её на ключ прежде, чем я успеваю заставить его заплатить за прикосновение к моей девушке.
— Рад, что мне наконец-то удалось найти ту, что тебе понравилась, Кезон, — раздаётся его голос за дверью. — Наслаждайся её невинностью.
И он уходит. Желание выбить дверь и задушить Септимуса за то, что он посмел говорить непристойности о ней, сильно, но не настолько как желание остаться рядом с ней. Чувствую, как оно проникает в каждую частичку меня, преображая и превращая во что-то новое. В мужчину, чья одержимость этой девушкой стоит превыше всего остального.
— Не бойся, — шепчу, медленно подходя к ней. Она едва достаёт мне до груди. Такая крошечная. Такая идеальная.
— Я и не боюсь, — отвечает девушка, приподняв голову и глядя мне прямо в глаза.
Мне кажется словно она, пробившись взглядом сквозь мою огрубевшую суровую внешность, заглядывает мне прямо в душу, которая отныне принадлежит ей.
Я не могу перестать смотреть на неё. Она самое прекрасное, что я когда-либо видел.
Безупречная кожа, которая выглядит мягкой, словно самый нежный шёлк. Губы сладкие, как спелый сочный персик. Волосы, от которых мурашки бегут по коже любого мужчины, которому посчастливилось прикоснуться к ним.
Стиснув руки в кулаки, я зачарованно смотрю на неё сверху вниз. Ей не место здесь, в этой камере. Её место на Олимпе рядом с богинями. Рядом с Венерой.
И тут меня осеняет…
Должно быть, это она и есть.
— Венера? — шепчу я.
Девушка прищуривается от смущения.
— Нет, — её тоненький голосок заставляет моё сердце гулко стучать, как копыта легиона лошадей, идущих на войну.
— Ты богиня? — продолжаю допытываться я. Тянусь к ней, но тут же опускаю дрожащие руки. Она слишком совершенна, чтобы к ней прикасался такой жалкий зверь, как я.
— Нет. Я рабыня. Как и ты.
Благоговейный трепет, охвативший моё тело, быстро сменяется яростью, которую я не знаю, смогу ли контролировать.
Рабыня?
Мысль о других мужчинах с их грязными руками на её белоснежной коже приводит меня в ярость. Жар опаляет меня и я, стиснув зубы, безумно желаю выследить их всех и заставить заплатить самым жестоким способом. Эта девушка – моя единственная. И только я могу прикасаться к ней.
— Ты больше не рабыня, — клянусь ей и всем богам Олимпа. — Отныне ты принадлежишь мне.
— Теперь я твоя рабыня? — она съёживается, как другие женщины, брошенные к моим ногам.