− Не волнуйтесь, я предупреждал.
− Что такое? Я ослеп?
− Нет, нет Антоний. У тебя травма затылочной области. Но зрительные центры почти не задеты. Мы делали МРТ. Постепенно зрение должно вернуться.
***
Не буду подробно рассказывать о том, как я не видел, только слышал. Спокойный голос обещал, что зрение вернётся. Эти спокойные голоса! Сколько их я переслушал за последующие месяцы слепоты. Перевязки, перевязки, перевязки… Меня куда-то тащили, куда-то возили, кормили, обслуживали. Жуткое состояние, пограничное состояние, вне времени, вне пространства. И так – до суда.
Очнувшись, я не сразу сообразил, что левая рука сломана – я же шевелил руками, но оказалось, что я поднимал всё правую руку, а левая лежала с дощечкой, то есть лангеткой. Сказали − сотрясение мозга, немного порезана голова, просто зашили. Над бровью, на затылке, и ещё где то, на плече и лопатке. Я ещё успел подумать: хорошо, что я по офисной привычке достаточно коротко всегда стригусь не то что Дан, он-то отрастил волосья и собирает их в хвост. Я сразу стал осваиваться, как только голова стала меньше болеть, а кружилась или не кружилась, я не понимал – я же ничего не видел. Я лежал ещё неделю, потихоньку стал подниматься, ходить на ощупь. Сняли гипс. Рука похудела, осунулась − на ощупь мне так казалось.
На ощупь – я стал осваиваться. Как крот, выходил с помощниками в больничный парк. Удивительно: но я чувствовал жалость к себе поводырей, по интонациям, по разговору, по молчаливым паузам. Дни и ночи смешались. Мама… Всего три дня не омрачённого ничем семейного счастья. Но мне не было её жалко, вот вообще. Анализируя ситуацию постфактум, я пришёл к выводу, что всё покатилось окончательно в тартарары, когда она решила поехать отдохнуть в эту её Италию. В моей жизни было всего три недели счастья, и ничего, не плачу, мама же счастлива до сих пор, ну я ей подпортил кончено же любовь.
Мама первая всполошилась, забила тревогу – я же не ответил ей на вечернее сообщение в тот роковой понедельник. Ах да: я ж был не в духе. Она стала нервничать, что я не отвечаю, позвонила утром соседке. Но наша милейшая отзывчивая соседка тоже ничего не знала, позвонила в нашу квартиру, но ей никто не ответил. Тогда мама забеспокоилась не на шутку и позвонила Староверову. Он обещал узнать, и в тот же день сообщил маме об аварии. Мама вылетела ближайшим рейсом, а её муж – как только смог. Пока мама не приехала, то есть больше суток, рядом со мной находился Староверов, он дежурил в реанимации. Там меня держали в сонном состоянии, я ничего не помнил. В палате действие медицинской наркоты закончилось, я принимал обезболивающее и ещё разные лекарства. То есть был в сознании. Я спрашивал у всех, кто входил ко мне: где мои друзья. Медсёстры, санитарки, врачи – у всех спрашивал. Тёзка Антонио (а мужа мамы звали именно так!) как-то невнятно отвечал, оправдываясь, что, мол, плохо знает русский язык, но именно по его ответу, по тому, как резко он перешёл на итальянский, я понял: дело плохо.