Тайный покупатель (Гуревич) - страница 62

Помню, как плакала мама и как смеялся дедушка: с чтением «азбуки», всяких там ещё книжек-букварей у меня возникли странные проблемы. Я считала буквы. Количество баранок «о», количество заборчиков «ш», количество молоточков «т». Также я считала количество букв в словах, количество букв-одиночек, количество строчек, четверостиший, страниц. Стихи ещё я могла пережить: мне нравились строчки-ступеньки, особенно, если одно слово в строчке, и они – скок-поскок – лесенкой, лесенкой, как балки перекрытий в строительных чертежах. Но всё остальное – это была пытка! Я доставала из дедушкиного стола старую готовальню с застёжкой на гвоздики, мерила корешок толстых книжек измерителем, прикладывала измеритель к деревянной линейке, дальше брала железную линейку, и мерила формат страницы. Когда я доставала свой любимый измеритель для малых диаметров и прикладывала его к буквам, бабушка шептала «господи! упокой мою душу!» В школе я тихо ругалась на типографские «очко»-буквы. В чертежах самая узкая буква − «с», а самая широкая – «ю». А в книге было всё не так! Я ругалась, и меня пропесочивали, пытались заставить «просто прочитать»! Это вместо того, чтобы объяснить отличие типографских кеглей от чертёжных! После школы и звонка учительницы я билась в истерике, я орала, обращаясь к готовальне: «Де-едушка! Де-едушка! Бабушка – это злая винтовая канавка, а мама – фреза косозубая!» Дедушка возвращался из больницы и ругал бабушку, но папу никогда. Папу просто не допускали к моему образованию, с папой у нас в семье не очень-то считались, потому что он был творческий, дедушка называл папу «допуском выше предельного». Я же в благодарность никак не обзывала папу вслух, хотя про себя знала, что папа с гитарой − это типичный ходовой винт с предельно допустимым углом отклонения. Папа помогал прятать мне дедушкину готовальню днём в чехлах – у него тогда был целый набор струнных всех мастей, включая балалайку-бас и гусли, а вечером, когда дедушка возвращался домой, я несла готовальню ему обратно. Пока дедушка дома, никто не смел отнимать её у меня.

Дедушка умер пять лет назад. Дедушка − единственный, кто меня понимал. И некому стало меня защищать. Сейчас дедушкина готовальня стала моим талисманом, фетишем, её стальные жители − единственными моими друзьями, неужели это будет и дальше так продолжаться. После суматохи с поступлением, а точнее с непоступлением, я как в детстве спрятала под подушкой готовальню, обтянутую чёрным материалом и похожую на расплющенный гроб с закруглёнными углами…

Я проснулась отдохнувшая и со вполне себе настроением. Вспомнила универ номер четыре, то есть дедушкин институт. То есть, сначала я вспомнила, на чём заснула. Заснула я на том, что сдуру не подала заявление на вечерний в универ номер один. Так, так, так, − подумалось мне, а в универе-то четыре мне тоже не предложили вечерний, а он там был. Туда я провалилась. Это было единственное место, где за композицию − композиция моё сильное место − я получила ниже проходного балла. Я дико расстроилась. Я так мечтала учиться в дедушкином институте. Я же часто бывала там маленькая, когда температурила, сопливила и кашляла. Когда сдавала документы, погуляла по зданию – ничего не изменилось на дедушкиной кафедре, да мало чего там изменилось вообще. Конкурс приличный, но как-то я надеялась сама не знаю на что. Наверное, на свою фамилию. Вдруг в память о дедушке натянут, вдруг там кто-то будет дедушкин знакомый. Понимала, что это нереально, дедушка-то был на кафедре черчения и начерталки, а комиссия с другого абсолютно факультета, с дизайна. Но я помнила, что дедушка как раз перед увольнением проклинал дизайнеров и ругался, что его заставляют рисовать им тройки – все платники не тянули по черчению, а неуды им ставить дедушке запретили. Экзамены в этот универ были самыми первыми, я провалилась, и ещё с большим рвением и тщанием старалась на следующих экзаменах в других местах, почти не вспоминая свой провал. Теперь это вспомнилось. Я включила ноутбук и решила, во-первых, написать письмо в универ номер один с вопросом-претензией о вечернем факультете. Конечно же, если не подала заявление, и меня нет в списках, понятно, что я не имею права участвовать в конкурсе на вечернее отделение – сроки подачи заявлений прошли. Но я решила, что письмо меня ни к чему абсолютно не обяжет и написала его. Всё-таки, если бы не ЕГЭ по литературе, я бы так ловко не смогла бы писать письма, раньше писать мне было тяжело. Слово «сочинение» меня пугало, а задание «сочинение по картине» вводило в ступор: что можно написать, глядя на картину? Пять, от силы десять предложений. На картину надо смотреть, описывать её дело экскурсоводов и искусствоведов, но не школьников же. Хорошо, что на ЕГЭ такого задания нет. Но, готовясь к литературе, я научилась вполне сносно выражать свои мысли, без воды и длинных оборотов – чтобы не словить речевую или стилистическую ошибку.