Дождь заливает за шиворот, я насквозь промок, но целую птичку. Да меня силой от нее не оттащишь сейчас! Пальцы гуляют по позвоночнику, разве что под кожу не проникают. Толкаю ближе к себе, вжимаю сильнее.
Не отпущу.
Проношу над землей, Рита заплетается в ногах. Прячу под деревом: здесь вроде бы не очень мокро, но кроссы все равно тонут в размякшей земле. Капли стекают по лицу, плечам. Майка на Рите облепила тело, уже ни хрена ничего не скрывает – соски торчат, как Эйфелевы башни.
Не слушаю, что шепчет, толкаю язык в рот, больше не могу терпеть. Тяну зубами губу, кусаю, а когда шипит, облизываю. Какая она… хер его знает, какая! Только крышу сносит далеко и надолго.
– …обещал… не трогать обещал… – бормочет.
– Сама виновата, видела бы ты свой взгляд, – рычу я, а она откликается, больно тянет меня за волосы. – Рита-а…
Я приехал домой с четким планом, и он с ходу дал сбой. Из-за Кукушкиной.
Какой отец? Какая Америка? Я думать ни о чем не мог, когда она появлялась в поле зрения. Про что Рита говорила? Уеду? Да рядом с ней я не мог мыслить даже о завтрашнем дне. Застрял здесь, в моменте.
Никто никогда не реагировал на меня так.
С Ритой все выходило за рамки привычного. На фоне того, как ярко она живет и чувствует, моя жизнь казалась пресной, как рис без приправ. Тянуло блевать. Рядом с ней последние четыре года казались серым сном, который наутро и не вспомнить.
Она была милой, но стала… чертовски, невыносимо красивой! Грудь больше, губы эти пухлее, глаза ярче без очков. У Риты все было хорошо и без меня – так я убеждал себя держаться подальше. Иногда даже удавалось, пока не замечал ее в ванной или в спальне и не замирал, как вкопанный, засмотревшись на стройные ноги и округлившуюся задницу. Лишь иногда забывал о ней. Например, когда отец открывал рот, чтобы напомнить мне, какое я ничтожество.
Отец. Теперь я понял, почему сходил дома с ума. На контрасте последних четырех лет отчетливо увидел себя и его другими глазами. Отец ведь всегда сравнивал меня со всеми: с сыном долбаного друга, с любым встретившимся прохожим или местной звездой. И я всегда проигрывал. Что бы ни делал, как бы жопу ни рвал, я всегда был хуже, чем другие. Я всегда был хуже, чем он сам! Отец прятал эти слова в любом контексте – мне никогда не стать таким, как он. Хорошо, что за эти годы я многое осознал. Да, все же где-то в глубине души глупо надеялся, что он изменится, но уже, слава богу, привык жить и без его одобрения, так что просто забил. Он не удивил меня.
Кто удивил, так это Рита – поддержала там, где не ждал. И не притворялась же. Когда обманывала, у нее табличка на лбу загоралась: «А вот сейчас я буду врать тебе в лицо». Она поддержала после разговора с отцом. В отличие от Грейс, которая имела мой мозг на регулярной основе с того самого дня, как я отказался участвовать в драфте. Просто потому что не хотела рисковать. Она ведь соглашалась на квотербека со стабильным доходом и ясным будущем, а не на горе-бизнесмена с туманными целями. Она ничего не хотела слышать о России, насчет которой у меня были большие планы. Мы сильно поссорились перед моим отъездом, я поэтому и прилетел первым рейсом. Тяжело было находиться с человеком, который попросту не верит в тебя.