Моя «р» звучит, как настоящий львиный рык.
– И Грейс…
Реву белугой. Все страхи выползают через слезные каналы, они душат. А Ярик вдруг берет мое лицо в теплые ладони, вытирает мокрые дорожки и прижимается лбом к моему лбу.
– Маленькая истеричка. Какой херней ты забиваешь себе голову, – он говорит вроде и гадости, но те звучат так нежно, согревают. – Птичка, я не вкладывал в слова тот смысл, который ты придумала. Я просто просил быть осторожной. Я беспокоюсь. Ты должна уметь постоять за себя, защититься. Даже от меня, если понадобится.
Его горячие губы касаются виска. Я прикрываю от удовольствия глаза.
– Рита, ты такая…
– Дура? – смачно всхлипываю в завершении истерики.
– Девочка, блин. Самая настоящая. Сама придумала, сама обиделась. – Его интонации становятся мягче, как и прикосновения пальцев. Сейчас я чувствую их на шее, плечах. – Выглядишь обманчиво – до хрена взрослой и чертовски сексуальной.
Я замираю, балансирую. Не пойму, то ли снова свалюсь в соленое болото, то ли…
– Иди сюда.
Ярик раскрывает объятия, а я уже перелезаю через приборную панель, чтобы зарыться мокрым носом в мягкую ткань его футболки, которая пахнет им настоящим. Он успокаивающе водит руками по позвоночнику, я расслабляюсь, уплываю куда-то.
– Скажем родителям, – приземляет неожиданное заявление.
– Ч-что?
– Что я в балет подаюсь. Рит, ну что ты тупишь? – Он слегка тянет за волосы, чтобы я посмотрела на его. – Что я по-взрослому запал на маленькую дурочку.
Это признание? Что за дурацкое признание, от которого рот разъезжается в безумную улыбку? Наверное, с заплаканными глазами и размазанным по губам блеском я выгляжу не лучше Джокера, но мне плевать. Теплые глаза, мягкая ухмылка на лице Жарова – не иначе как я восьмое чудо света наблюдаю, будто в вечной мерзлоте распускаются подснежники. Ярик сейчас другой. Мне он нравился всяким, но от этого… от этого не трусы к коленям сползают, а хуже! От этого вновь доверчиво протягивает тоненькие ручонки измученное сердце, которое я давно заперла в клетке.
Я обнимаю Ярика так крепко, как могу. А потом… потом вспоминаю дядь Вову. О том, что ему сейчас нельзя сильно волноваться и все в таком духе.
– Давай не сегодня только, – бормочу под нос.
Нет, я и правда трусиха. Прикрываюсь дядь Вовой, а на самом деле просто до чертиков боюсь сделать шаг вперед. Там же неизвестность! А мне хорошо в моем панцире, где никто не видит.
– Почему?
– Мама в четверг хочет ужин устроить перед твоим отъездом. Можно как раз сказать, и, если понадобится, бежать в Америку сверкая пятками.