Воротит от его рук, которые совсем недавно щупали тело другой, ласкали и дарили удовольствие, а теперь пытаются успокоить мою дрожь. Запах чужой женщины исходящий от него перекрывает кислород. Конденсируется в лёгких ядовитым туманом, разъедая изнутри, наказывая за любопытство.
— Ксюша, прости меня, — выдыхая прямо мне в губы, шепчет Андрей.
Отпрянув, словно боясь заразиться лицемерием, хочу встать. Андрей вскидывает руки вверх, показывая жестом, что готов дать мне личное пространство, не лезть нахрапом.
— Почему именно она? — слетает глупый вопрос, царапая и без того истекающее кровью сердце, глубокими ссадинами, впрыскивая в них горький яд.
«Разве есть разница с кем он мне изменил? Разве можно простить любой физический контакт? Пусть и без чувств, но с предательством тела. — мечутся мысли в опустошенной голове, застревая на подкорке, выжигая на них условный рефлекс. И тот закрепится там на всю жизнь, будет ныть, изъедая сомнениями. Подвергая пытке при каждом удобном случае, гадко упоминая, что меня можно променять, заменить удобным вариантом.
Скольжу вдоль стены, желая сбежать. Мне не нужен его ответ, он и сам мне теперь не нужен. Хотя, кому я вру. Это меня только что вышибли из игры в любовь, переспав с той, что выжидающе достигает своего счастья, попирая честь других, искусно подставляя.
— Я хотел сделать тебе больно. Хотел уравнять счёт, — честно парирует он, не запинаясь в своей речи. — Снять бабу в этой ситуации слишком просто. Этот удар раздавил меня. Ты… — заорав в пустоту прихожей, Андрей направляется ко мне, вжимая в угол. — Вынудила меня. Я верил тебе, как идиот. А тебе нужен треш, кайф и сомнительный секс с бывшим. Почему я должен прятать свой член, — кладёт мою ладонь на свою пах, где под джинсовой тканью всё ещё находится опция во взведенном состоянии. — Пока ты прыгаешь сукой течной? И не смей мне врать, что не была под кайфом. И что те колёса не твои.
Горло буквально душит крик, но усталость примешанная к предательству не даёт ему вырваться наружу. Запирая на все замки, отравляя плоть гниющей злостью и безысходностью. А пустота сосущая внутренние соки разрастается в гигантскую воронку, а та засасывает в себя разумное желание бороться. Все куски разбитой меня колким пластом врезаются под кожу, раздирая до жуткого онемения, которое вскоре сменится постоянной болью в оголенных нервах.
И мне стоит либо привыкнуть к ней, либо переболеть Андреем.