– Пара компрессов, и станет лучше, ― опустила она глаза на свои сцепленные на коленях и слегка подрагивающие руки. Не мешало бы успокоительное, не каждый день узнаешь, что твоя мать вышла из комы, в которой находилась больше года, от того, что ей пытались перерезать горло скальпелем.
– Какие компрессы? ― в голове всплыли картинки огурцов и пакетиков чая, но они вроде бы как от синяков под глазами.
– Просто покажи, где ванная, и я справлюсь сама. Кстати, зачем ты опять притащил меня на съемную квартиру? ― я проследил за ее взглядом и совсем не удивился данному предположению.
– Эта моя квартира, я здесь живу, ― почему-то мне вдруг стало самому не очень уютно в этом месте, которое я так тщательно обставлял и выбирал цвета для отделки. ― Совсем не нравится? ― не удержался я от вопроса.
– Главное, чтобы нравилось тебе, ― пожала она плечами. ― Слишком холодно и мрачно, а еще как-то стерильно, ― сморщила она нос. ― Так где ванная?
– Говори, что надо, я принесу.
– Не стоит, ― подскочила она с дивана, щуря слезящиеся глаза.
– Святка, ― я надавил ей на плечи, усаживая обратно. ― Я же вижу, что тебе больно, не усложняй, просто скажи, что тебе надо.
– Холодную и горячую воду. Марлю, можно несколько кусочков ваты, ― устало откинулась она на спинку дивана.
– Сиди тут, я сейчас, ― я подхватил свой телефон и быстрым шагом направился на кухню. Если не ошибаюсь, где-то там я видел несколько маленьких чашечек. Проходя обратно, покосился на девушку, казалось, она даже не дышала. Неслабо ей досталось, раз она даже спорить со мной не стала.
Пока набирал воду, позвонил дяде Вове, обрисовал ситуацию, получил название капель для глаз и успокоительного. Дал обещание обязательно привезти к нему на осмотр девушку и, сбросив звонок, набрал аптеку.
– Ложись. ― поставил две чашечки на журнальный столик. ― И закрой глаза.
– Давай я сама, ― приоткрыла она глаза, из которых сразу же полились слезы. В душе что-то защемило. Такая беззащитная, с мокрыми щеками. Хотелось сгрести ее в объятья и долго-долго обнимать.
– Привяжу, ― прорычал я, не справившись со своим голосом. Ненавидел свою беспомощность: знать, что ей больно и не иметь возможности помочь. ― Лисенок, давай ты не будешь все усложнять?