Она ждала ответа. И тогда он, весь подобравшись, словно прыгун на десятиметровой вышке, на коротком выдохе произнес:
— Сын, — и уточнил непонятно зачем, словно после того, что он уже сказал, это имело какое-то значение: — Ребенок.
Алиса подняла на него глаза. И стремясь стереть потрясение с ее лица, он быстро сказал:
— Но все на самом деле не так, как выглядит! Совсем не так!
— А как? — беззвучно спросила она.
И Нолан начал говорить, быстро, сбивчиво, все больше увязая в путаных объяснениях, теряя мысль и возвращаясь к началу, без конца повторяя одно и то же, пока, наконец, в отчаянии не замолчал.
Тогда она встала, словно не видя его, обошла кровать и рванула на себя балконную дверь. Вдохнула прохладный воздух и спросила:
— Когда ты собирался сказать мне об этом?
Теперь молчал он, и Алиса ответила за него:
— Никогда. Полгода назад у тебя родился ребенок, и ты собирался держать меня в неведении бесконечно долго, а если повезет — до гробовой доски.
Она не спрашивала, спокойно констатировала очевидное. Очевидное выглядело неприглядно. Со всех сторон выглядело оно мерзко.
— Это ничего не меняет в моем отношении к тебе, — сказал он, беспомощно глядя ей в спину.
Алиса обернулась и посмотрела так, что у него моментально взмокло между лопатками.
— Ты переспал с другой женщиной, более того, ты зачал с ней ребенка и говоришь, что это ничего не меняет? Нолан, ты сам слышишь себя?
— Это было… Эли, это было всего один раз. Я был тогда пьян… Да, черт возьми, я не позаботился о том, чтобы предохраняться… Она уверила меня, что принимает… — он осекся, увидев побледневшее лицо Алисы.
«Господи, что я несу!» — с ужасом подумал он, понимая как нелепы и чудовищно жалки его оправдания. Особенно в тех вещах, которым оправдания не было.
— Прошу, избавь меня от подробностей, — глухо попросила она, снова отворачиваясь.
— Я понимаю, что просить сейчас прощения просто глупо, — пробормотал он, — но если бы все можно было вернуть… если бы только все можно было вернуть назад…
— И что тогда? Ты надел бы презерватив?
Она имела право. На все едкие, болезненные, унизительные слова. Она на все сейчас имела право, но почему-то не пользовалась им.
— Как давно это длится?
— Эли!..
— Я просто хочу знать, как давно ты скачешь по чужим постелям! — ее голос завибрировал.
Солгать ей он не мог. Но и ответить на ее вопрос сейчас было подобно смерти. И он молчал.
— Значит все, что пишут о тебе, все – правда? И Амелия, и Мишель, и кто там еще? Эта полька… Алиция?
— Ради Бога, Эли! — взревел он. — Я виноват перед тобой, но не надо мне приписывать того, чего никогда не было! Все сенсации в таблоидах стряпаются по одному сценарию из слухов и сплетен. И если…