— Довольно! — оборвала его она и вновь отвернулась.
Тяжелое и густое, как кисель, молчание, снова повисло между ними. Было лишь слышно, как в ванной монотонно капает вода из неплотно закрытого крана.
— Чем болен твой… сын? — неожиданно спросила Алиса.
— Что? — он растерялся. — Почему болен?
Она повернулась к нему и терпеливо, словно слабоумному, пояснила:
— Потому что многократно повторяющиеся судороги и припадки у шестимесячного ребенка — это свидетельство серьезного заболевания. Что с твоим сыном?
Нолан молчал. Он прочитал сообщение, но совершенно не уловил смысла, зацепившись взглядом лишь за слова «наш мальчик» и «Кристофер». О каких судорогах речь?
— Я не знаю, — выдавил он.
— Как не знаешь? — не поняла она. — Врачи не могут поставить диагноз?
— Черт возьми, Эли! — вдруг заорал он так, что она отшатнулась. — Я же сказал, что не вижусь с его матерью, не общаюсь и не поддерживаю никаких отношений! Да я, вообще, никогда его не видел…
Алиса смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых все еще отражалось непонимание.
— Не видел собственного ребенка? — почему-то шепотом спросила она. — Ни разу за полгода?
Ему нечего было сказать. За все это время он, большей частью, вообще не вспоминал о существовании мальчика и совершенно им не интересовался, с чистой совестью ограничиваясь финансовой помощью.
Алиса прижала ладонь к щеке.
— Что ты за человек, Нолан? — произнесла она дрогнувшим голосом. — Как тебе удалось за такое короткое время предать сразу всех? Когда ты стал способен на подлость? Да что с тобой произошло?!
Слова хлестали, доставляя почти физическое страдание.
— Эли! — он сделал шаг по направлению к ней, но она выставила вперед руку в предостерегающем жесте.
— Боже мой, я тебя совсем не знаю! — мертвым голосом произнесла она. — За восемь лет я так и не смогла разобраться в тебе.
Он стоял, не шевелясь, словно парализованный, четко осознавая, что только что между ними закончилось что-то очень важное, что-то, что делало их одним целым существом с единым дыханием и сердцебиением, с едиными нервами и кожей. И теперь совершенно непонятно было, как жить дальше этой обрубленной половиной.
— Я хочу побыть одна, — сказала она.
— Нет! — он не собирался никуда уходить, но она смотрела холодно и непреклонно, своим взглядом вмиг возведя прозрачную, но непреодолимую стену между ними.
— Я хочу побыть одна.
И Нолану ничего не оставалось, как развернуться и выйти из комнаты.
Она так и не открыла дверь, не откликнулась на его тихий зов. Он и не надеялся на это. Он уже вообще ни на что не надеялся. Теперь казалось невозможным, что еще несколько часов назад он строил игривые планы, твердо веря, что нет на свете той силы, которая могла бы помешать их воплощению. Сила нашлась.