Воображение рисует митинг. Непременно несанкционированный (что это значит, Иван не знает, но, видимо, штука крутая), народ с разноцветными флагами ждет и внимает. Край Алтайский наш, заявляет Иван с трибуны. Растворяется в триумфе. «Бровкин, Бровкин», – скандируют люди, а вождь собирает культ собственной личности и летит на брезгливое поле.
Иван выходит на пустынную асфальтированную дорогу, поворачивает налево, идет мимо дорожного знака, на котором белым по синему написано: «Целинный». Отсюда село видится довольно большим, хотя и нет многоэтажек, зато высятся вышка сотовой связи и колокольня скромного храма, где окна заколочены досками. А вокруг только спящая весенняя степь.
****
Иван идет по селу. Широкая улица, грустные избушки, окруженные штакетником, перемежаются с относительно новыми домами, защищенными высокими заборами.
Дом на двух хозяев, два крыльца с противоположных сторон, высокие двустворчатые ворота распахнуты настежь.
Иван осторожно входит во двор, оглядывается, видит приоткрытую дверь в сарай, направляется туда и зовет:
– Николай Францевич!
Внутри слышен неразборчивый говор. Иван открывает дверь настежь.
– Здрасть, с праздником, – говорит Иван. – С прошедшим вас Христос Воскресом!
В сарае стоит пожилой мужчина в ватнике и шапке-формовке (такие носили давным-давно) на лице его очки с толстыми линзами, на ногах – валенки, вдетые в огромные калоши. Николай Францевич держит штыковую лопату, как винтовку в бою и грозно говорит:
– Не надо мне боле твоих разговоров.
Иван делает шаг назад и лопочет:
– Пасха же была… ну… с неделю назад…
– Здравствуй, Бровкин, – говорит Николай Францевич. А потом берет с полки планшет и, глядя в него поясняет:
– Бровкин Иван, Сергея покойного сын. Помнишь его?
Николай Францевич поворачивает планшет на Ивана. Там на мониторе человек, очень похожий на Николая Францевича.
– Бровкин Иван. Конечно, помню.
Иван поклонился.
– Здрасте, Владимир Францевич!
– Какой он тебе «Владимир»? – ворчит Николай Францевич. – Он теперь у нас «Вольдемар». Дойчланд, дойчланд, убер, забер….
– Коль, ты подумай, все-таки. Пока. У нас ночь. Нине поклон, – говорит планшет.
– Ауфвидерзейн! – прощается Николай Францевич, сует планшет в рукав, застегивает ватник. – Вот, немчура-то! Нет, ты скажи, уговаривает меня тоже ехать на историческую родину. Говорит, поможет, подскажет на первых порах.
– А вы? – Иван посторонился, пропуская выходящего Николая Францевича.
– Много родин. А сердце у меня куриное…. Ты у матери спроси не надо вам куриных пупков или других потрохов. Мне тут кум… да ты его знаешь!