– На что? Николаич, на что? Какие облигации, когда вместо денег – трудодни? Побойся Бога.
Председатель ответствовал, что он и Бога уважает, и того, кто повыше, а коли есть указание, то облигации надо брать, муж у тебя, который Тарас, сущий куркуль, каких поискать, так у него запасы, заначки, их надо вскрывать. Ырысту, сидящий на ступеньках крыльца, высказал вполголоса что-то ругательное, глава сельсовета услышал, спросил «это кто, прописка е?». Бардин подумал ругательное уже в собственный адрес, надо тихо сидеть, не высовываться.
Из-за угла вышел Тарас, послушал пару куплетов агитки, сказал главе, что денег нет, что держимся, как можем, делая при этом беспалой рукой те движения, которые сурдопереводчик понял бы как «Вон пошел отсюда!». Хилюк не постеснялся сказать это и вслух. Обиженный председатель пошел к следующему дому, а Алена сказала:
– Ты бы уважительней, Тарас.
– С чего бы?
– Власть.
Тарас сел на крыльцо рядом с Ырысту, проговорил:
– Власть. Власть, ты разумей, это запах пота. Пот сам по себе безвкусный, а вонища, когда пот мешается с грязью. Тогда надо с мылом смывать.
– Что ты такое говоришь? – немного испуганно сказала Алена.
– А это не я! – Тарас лукаво посмотрел на Ырысту. – Это китайский император Сяо Вэй сказал. Знаешь такого, Алёнка?
– Не знаю.
– Да знаешь! Песня же есть, – тут Тарас запел. – Песня: «Сяо Вэй, Сяо Вэй, пта-ше-чка! Канаре-ечка жалобно поет!». Так братан?
– А есть еще с отчеством китайским, – с серьезным видом сказал Ырысту, запев романс. – «Сяо Ляо Вэй мой, сяо ляо вэй. Голосистый сяо ляо вэй. Ты куда летишь…».
– Дураки! – Алена засмеялась и пошла в огород к свои грядкам.
Утром Ырысту сидел на крыше, возился с зазором между кровлей и трубой. По лестнице забралась Алена, протянувшая ему жестянку с гвоздями.
– Мне не нужно, – удивился Ырысту.
– Для маскировки – тихо сказала Алена. – Хотела благодарить. Спасибо тебе, Ырыст.
– Не трудно.
– Я же всё боялась, что Тарас… ну сделает с собой что-нибудь. До того черный был. Или со мной сделает. Такой черный аж страшно. А теперь… спасибо тебе.
– Вон что. Пожалуйста.
– После твоего появления наладилось. Дом у нас стал. Не четыре стены, а дом. Настоящий, куда идти хочется, очаг. И какая-то семья. Я ж простая баба, мне только и надо, что дом, да семью. Глядишь, ребятишек Бог даст. И ты не думай, что я этим блокадным детишкам желаю так и надо. Вспылила тогда просто, в тот день пятнадцать лет исполнилось, как мама умерла. Ты не думай. И с немцами никаких у меня не было.
– Я знаю, – сказал Ырысту.
– А, Галина. Понятно. Ты позови ее к нам. Приходите вместе, мы б с ней помирились, а то чего это – не замечать друг дружку. Дружить же, а? Меня прощают, я прощаю.