– Сорокин продуктивно поработал с запросами.
– Так? – повернулся Загорский к Борису.
– Не могу сказать насколько продуктивно, – неуверенно начал Борис. – Но прорабатывая биографию, военную именно биографию фигуранта, могу с вероятностью два к семи предположить, что Бардин (если его намерение посетить друзей-однополчан не изменилось) появится в двух точках. Надо иметь в виду, что эта пара точек определена на Украине, из других областей на запросы пока не ответили. То есть это Михаил Шапкин… можно карту… не эту, украинскую, – Борис поставил на карте жирную точку карандашом. – Михаил Шапкин здесь. Демобилизован, вернулся домой. И Тарас Хилюк, с ним фигурант еще под Москвой воевал. За обоими присматривают местные, нас, говорят, уведомят.
– Других вариантов нет, – Загорский хлопнул обеими ладонями по крышке стола. – Тогда ненька Украина. Собирайте багаж, Сергей. Врываемся!
В лесное селение, служившее убежищем украинских националистов, отряд добрался только спустя сутки.
Бардин, пребывал в томительной неизвестности, но шагал вместе со всеми, делая вид бодрый и радостный, оживленно болтал с кучерявым, который единственный среди бандеровцев свободно говорил на русском языке. Ырысту доверительно признался своему конвойному, не спускающим с него голубого глаза, что вынужден был бежать из действующей армии в связи с одним инцидентом, в результате которого особист из их полка был сожран стаей одуревших собак на развалинах павшего Берлина.
Кудрявый с сомнением покачал головой, дескать, ври-ври, да не завирайся. А вот поедь и спроси, обиделся Ырысту, Волков его фамилия была, а имя – Феликс. Потом Бардин вспомнил их перестрелку гоголевскими цитатами и перевел разговор на Тараса Бульбу. В этой повести кудрявый был, конечно, солидарен с запорожцами и главным героем. Ырысту, отдавая должное принципиальности Тараса, душой и сердцем симпатизировал младшему сыну. Патриотизм – чувство переменчивое, по мнению Ырысту, любовь – гораздо лучше, светлее как бы. Еще какой переменчивый морок, этот патриотизм, с неожиданным энтузиазмом подхватил кудрявый. В этом же лесу, на другой его стороне, жил себе, представь, Мыкола восемьсот девяносто какого-то года рождения. Вел хозяйство на хуторе, стоящем на отшибе, разводил поросят, которых поздней осенью искусно колол, шедеврально засаливал сало. Мыкола был австрийским патриотом, верноподданным императора Франца-Иосифа. Периодически он ездил в город, что-то продавая, что-то покупая, заходя в аптеку, чтобы прицениться к кокаину (тогда легальному). В городе патриотично развешены флаги и другие символы Австро-Венгрии. В храмах звучат молитвы во здравие правящей династии. Мыкола вместе со всеми славит императора. А потом, – черт его знает как, – не уезжая из родного края, оказался Мыкола под властью Российской империи. Униатских священников прогнали из храмов, зазвучали новые здравницы в виде «Боже, царя храни». Всех стали загонять в греческую веру.