– Съезди, узнай, – равнодушно сказал Ырысту. – Название села не помню, помню, что смешное. Друга моего спроси, они корешатся с Ракицким. Друга фамилия Урбах.
– Немец?
– Точно, немец.
– И ты говоришь, – задумчиво сказал Ракицкий. – Что в какой-то степи…
– В Кулундинской.
– В степи, непонятно какой, есть село, где во время войны немец играет свадьбу, а на эту свадьбу он приглашает депортированного галичанина?
– Сибирь, – пожал плечами Бардин.
Кудрявый поразмыслил. Толстяк опять полез со своими выводами, Ракицкий отмахнулся от него, сказал Ырысту:
– Я верю, – он обрадовался до невозможности. – Я верю, конечно! Дядя Андрий живой! Это же… А жинка? Марика? Она?
Ырысту наморщил лоб, вспоминая:
– Сидела с ним рядом. Такая бровастая. Стопки отбирала.
– Черянвая-пречернявая?
– Не, седая. Совсем седая.
Ракицкий буквально на миг загрустил и снова расцвел.
– Мы их схоронили заочно, а они живые оказывается. И как? Что? Где там и что происходит?
– А что происходит? – невесело усмехнулся Бардин. – Все, как везде происходит. Эшелон из Галиции остановился. Доставленных бросили в степь. Это осень тридцать девятого. Голая пустошь, немецкий поселок далече, с другой стороны железной дороги. Немцы там поселились двести, может быть, лет тому. А ваши депортированные…мерзлая картошка в земле оставалась, самая мелкая. Крапиву варили и лебеду. Пыль с колосков. Многие померли. Землянки вырыли, перезимовали с грехом пополам. Весной обживались: огороды разбили, избы построили. Потихоньку. Работать ваши умеют, к лету уже кое-какая скотина завелась. Опять многие померли, но в следующую зиму было уже попроще. Что хорошо: власть туда особо не суется. Да и кто там власть? Такие же ссыльные или их потомки. Еще казахи и татары, но этим все до манды. Они партийными притворяются, а сами ходят к мулле. Намазы, халаты, обряды, многоженство у них, как и было всегда, и закон на это не писан. А в немецкое село и украинскую деревеньку часто никто не ездит. Так что живут-выживают, ведь официально их как бы и нет.
– А Андрий? – требовательно поторопил Ракицкий.
– Крепкий хозяин. И, кстати, на водку крепкий. Уважаемый человек. Семью кормит. Сначала трудно было, говорит, потом приспособились. Присто-со-вувался, так? Он в одном степном хозяйстве подряжался овец пасти, потом дорос до коров. А когда коров пасешь, можно и молочка втихаря сдоить для детей.
– Так не было у них детей, – удивился Ракицкий.
– Взяли. Я ж говорю: многие померли. Дети остались, твой дядька взял.
– Чужих усыновил? – уточнил Ракицкий.
– Как усыновил? Взял. Да и какие они чужие, если подумать? Двое ребятишек.