– Нам чудилось, – повел он очами, – что в поэзии есть нечто экзистенциальное, оправдание и искупления этой переломанной жизни. Еще немного, и появится текст, равный религиозному, искусство станет теургическим, объединит божественное и жизненное начала. Но напрасны были эти максималистские усилия и надежды.
Что он порет? Я еще верю в спасительность такого текста. Напуганный провинциализм!
– Может быть, мы были комедиантами в трагедии невиданного размаха? – пьяно сникнул мордатый поэт. – Потому у нас все лопается мгновенно. Даже самые признанные деятели сбрасываются с наката мгновенно.
Начинающий критик с бородкой от уха до уха и в рубахе с поясом – внешностью второразрядного писателя-народника из прошлого, до сих пор скромно молчал, а тут, подвыпивши, принял боевую стойку. С испуганно-нагловатой усмешкой скороговоркой отрицал всю нынешнюю литературу:
– Инфантилизм… Андерграунд – всегда дополнителен, необязателен. В этом смысле вся советская культура – андерграундна. Провинциальные самоделкины – после Шекспира, Пушкина, Ахматовой. После двухсотлетнего развития русского стиха – Евтушенко! Толстого, Набокова представить себе выпоротыми невозможно, а выпоротых беловых, распутиных – можно.
Он был известен фразой: «Окружающему миру противопоставлено ранимое, но вместе с тем с иронией относящееся к нему всезнающее я».
Критик с изможденным лицом зло засмеялся:
– У него уровень диалога: «Сдавайся, ты убит! Падай, а то играть не буду!» Самомнение, самозванство и богоборчество. Скучноватый нарцисс. Не любит всех, с кем был, о ком пишет. Свободен от вины и ответственности, абсолютно! Отбрасывает все, что нарушает внутренний покой, замыкается на себе, и тогда вновь приходит гордыня и довольство собой. То же, когда сделаешь пакость другому. Обнажиться перед другими – невыносимо. Более легкий путь – отгородиться, считать пакостниками других.
Я испугался, что высунься я с моей обидой на иждивенцев, и этот критик уничтожит меня, как уничтожил этого задорного пацана.
В шуме за столами автор детективов Костя Графов, от которого, словно от природы, пахло спиртным, но на вид совершенно трезвый, солидно успокаивал:
– Пошло поветрие – перетряхивать всю культуру. Переоценка писателей, вместе с грязной водой выплескивают и ребенка. Пишут о Булгакове, как неотделимом от советского строя антисоветчике. А о романе "12 стульев", якобы, его суть – в апологии строя, осмеянии интеллигенции. На самом деле это роман-трагедия неиспользованных возможностей – социализм задавил талант предпринимателя.
Батя беспокойно ерзал, желая продолжать речь.