– Это ваша ведомственная литература, с булгаринской верноподданостью. Константин Симонов полу-лжец. У Горького была ложная идея – о перевоспитании врагов, переделке мира, которая привела его к восхвалению Сталина. Идея фашизма. Подлинная литература видит корни, разрезает ножом реальность, и оттуда – ваш трупный запах.
Юркий критик, сидя за блюдом из бутербродов, не удостоил ответом.
Общий пьяный гул.
– Позор!
– Вы за честь русской литературы не опасайтесь! Опасайтесь за свою!
– Взгляд сквозь литературу искажает реальную жизнь, теряется чувство действительности. Отсюда – замена истории чем-то мессиански-эсхатологическим. Фатальное нежелание вернуться в реальный мир.
Беспорядочные аплодисменты.
Непьющий Гена Чемоданов был серьезен.
– Рухнули престижи. И это больно ударило по психике. Попытки спрятаться в прошлое… Выращены несколько поколений нерелизовавшихся людей. Компромисс – это саморазрушение, посмотрите фильм «Полеты во сне и наяву», там тип инфантильного дилетанта. Советский человек инфантилен, несвободен в предпочтениях и поступках – государству удалось поставить его в жесткую зависимость от себя. Поэтому совок бросается в спекуляцию, когда объявили капитализм. Иной веры теперь нет. Интеллигентом теперь быть невыгодно. Рынок востребует очень узкий спектр способностей. Все мельчает, не видно вариантов. Кризис наметил новые подходы к пониманию себя и окружающего мира.
– Кончай лекцию! – кричали ему.
Задев меня, встал повеселевший Юра Ловчев.
– Пушкин – высшее проявление русской универсальности, в сталинские годы стал бы государственным поэтом. В среде появившихся имперских чиновников, со всемирными установками.
Напившийся Батя трепался, гогоча:
– У Мандельштама и Пастернака было какое-то притягивание к Сталину. Что-то от старого инстинкта – быть, как все.
Со всех сторон кричали:
– Безумие Мандельштама, окаменелость Ахматовой (вас нет! Я в пушкинской эпохе!), – дело рук брадобрея, держащего лезвие у горла.
– Маяковский, с его трагическим сознанием, еще в молодости думал о самоубийстве. Но первый примирился с царями, создал миф о революционном государстве, – это был его курс лечения трагического сознания.
– Нет! – закричал стоящий с другой стороны мордатый поэт-шестидесятник. – Он и футуристы проложили дорогу сталинской диктатуре, так как были антигуманистами! Люди, считавшие, что за революцией высшая правда, что можно не считаться с частным, советские романтики взяли на себя грех. Не отражение бытия, а преображение, вмешательство. В этом смысле соцреализм – наследник авангарда.