Жена раздражалась.
– Уходи ты из этой ямы со змеями! Куда-нибудь в школу! Станешь уважаемым, толковым учителем. Тебя тянет глобальное. А в нем нет ничего, кроме болтовни.
– Ты за малые дела, как героиня Чехова?
– Не за малые дела, а за то, за что могу отвечать. Надоели эти ваши излияния принципов. Все по-своему правы – жизнь сложнее принципов.
Жена была права: уйти в эту мирную жизнь на даче, где можно любить даже таких, как менеджер Резиньков, всех произносящих неправильные идеи, любить жену, незаметно создающую ауру близости и благополучия, без чего человеку невозможно жить.
Но не мог бросить то, чему отдал так много сил, чем жил, и лелеял великие надежды. Нет, я стал отвечать за свое дело, как за саму жизнь. Бросить все это было бы страшно и постыдно. Да и как жить без средств к существованию? Куда пойти работать, когда все валится?
Она меня любит (за неимением другого, – говорила она), и это главное. Хотя принципиально не хотела знать основную часть моей жизни, в том числе внутренней. Может быть, пряталась от страха за меня? Наверно, поэтому мы ладили.
Я копал грядки, и мы сажали картошку, капусту, салат и лук, чтобы выжить зимой. Потом Катя ушла рассаживать семена цинии перед домом. Я возился под моим жигуленком, с отрадным мужским чувством техники. Есть что-то утишающее боль души – в этом копании в двигателе, в какой-то надежде на вольное бытие здесь и там. В этом зеленом огне жизни, чем и нѐ жил, к чему был предназначен рождением, всей бедностью и бедой моей юдоли земной: что – мне? Что – дало? Что убивает всю мою судьбу – сейчас? Вот оно – в упор, смертельное!
Автомашина для меня, как и любого обывателя, – это иллюзия свободы, мечта о независимости, о собственном пространстве, отгороженном от чужих. Да, это так. В изнурительных стрессах всеобщей зависимости – это вечное чудо собственной скорости. Воля движения, прятанье в интимное свое. Хотя это иллюзия, все равно живешь в социальной тяготе.
Подходит сосед Веня Лебедев, техник и программист из НИИ, он всю жизнь возится со своим старым жигуленком, умеет оживить любую технику. Он часто помогает мне чинить машину.
Мы беседуем на крыльце.
– Я страшный милитарист, – говорит он, затягиваясь «Примой». – Рад буду, если для России что-либо завоюем.
Я возражаю, но напарываюсь на стену.
– Диалектическая борьба – вот что в жизни главное, – назидательно говорит тот. – Люди хотят власти над другими.
Во мне совершенно нет к нему идеологической неприязни, как это бывает к другим фанатикам. Может быть, меня покоряют профессионалы, для кого политика – дело второстепенное. Надо делать свое дело, чтобы не ложно видеть главное, – в будничном деле не существует глобальной борьбы.